Ответ

Дери Тибор

С ножом в одной руке и с полуочищенной картофелиной в другой Браник стояла молча, в растерянности переводя глаза с Балинта на Яноша. — Он думает, будто я стащил у него резиновую трубку, — сквозь слезы выкрикнул Янош, — и за это повесил мою собаку, а я, видит бог, трубки той не брал, да она и не нужна мне вовсе. А он, чтобы отомстить мне, повесил…

— Болван! — сказал Балинт, протискивая между двух планок ограды худое бледное лицо.

— Ты ее повесил? — спросила женщина.

В эту минуту из глубины парка, от фонтана, донесся высокий, резкий голос матери Балинта. — Ба-алинт! Ба-алинт! — звала она. — Я здесь! — обернувшись, крикнул в ответ мальчик. — Дьявол тебя забери, ведь сказала же, чтобы никуда не уходил! — сердился голос в глубине залитого солнцем парка. — Барышня зовет, сию минуту беги к ней!

— Иду!

Прежде

чем броситься на зов, он обернулся, еще раз посмотрел на залитые слезами веснушки Яноша, бросил короткий, почти презрительный взгляд на соседку и побежал. Впрочем, еще по дороге он решительно выкинул их из головы — теперь его больше беспокоило, зачем он понадобился хозяйке. Балинт любил бегать: опустив голову, мягко, равномерно отталкивать от себя серую или зеленую волнистую ленту земли, которая уходит назад тем быстрее, чем резче ударяет в легкие набегающая спереди воздушная волна. Земля и воздух — он побеждал их силою мускулов, среди всех явлений мира только они покорялись ему, все остальное требовало покорности от него. Щуплый, узкокостый, сутулый, маленький даже для своего возраста, с серыми от недоедания щеками (булочник в Киштарче не хотел давать ему в руки большой каравай хлеба, боясь, что он, хилый недомерок, уронит его), а между тем прошлым летом Балинт, которому едва исполнилось тогда одиннадцать, вдвоем с бабушкой вскопал соседям под картошку двести квадратных элей^[5] земли да еще подрядился в огородничестве поливать по вечерам зеленую паприку, на пару таская от колодца ведра; а на спортивных состязаниях левенте^[6] в стометровом забеге победил мальчиков гораздо старше себя. Правда, он одолевал препятствия не только благодаря крепким мускулам, но в первую очередь благодаря редкому упорству и несгибаемой силе воли: не торопясь, вдумчиво изучал он вставшую перед ним задачу и так же, не торопясь, обдуманно приступал к ее решению, приближался шаг за шагом к цели, не терял интереса даже в том случае, если с виду она многократно превосходила его силы, — словом, не отступал до тех пор, пока не одерживал победу. Он был, что называется, упрямый ребенок, однажды мать в сердцах чуть не убила его. Но с этой стороны его знали лишь те, кому доводилось вступить с ним в конфликт, обычно же это был доброжелательный, услужливый мальчик, неспособный, казалось, обидеть и муху, ласковый и молчаливый. И когда упрямство вдруг заявляло о себе, то это производило поистине ошеломляющее впечатление по контрасту с хилым, щуплым его телом; к тому же, упершись на своем, Балинт уже не способен был смилостивиться, уступить, так что противник его рано или поздно взвивался на дыбы и должен был или, повернувшись на каблуках, уйти прочь от «глупого щепка», или крепко сцепить за спиной руки, чтобы невзначай, потеряв контроль над собой от ярости, не расшибить ему голову об стену. Например, барышню Анджелу, сестру профессора, он умудрился в течение пятнадцатиминутной беседы настолько вывести из себя, что она, дрожа всем телом и роняя с носа пенсне, с проклятиями дала ему пощечину, словно имела дело со взрослым мужчиной, оскорбившим ее женскую честь. Ответив звонким решительным «нет!» на ее вопрос о том, он ли повесил соседскую собаку, Балинт в ходе дальнейшего следствия становился все скупей на слова, пока не замолк совсем.

— Не желаешь разговаривать?! — спросила бледная от гнева барышня Анджела. Балинт пожал плечами. Барышня вновь раскурила «вирджинию»^[7], которая погасла уже в третий раз с начала беседы. — Итак, ты не намерен отвечать? — Балинт, вперив глаза в землю, молчал. — Я спрашиваю тебя еще раз, — повторила барышня, окутав густым облаком дыма полное лицо, которое от ярости уже пошло пятнами, — спрашиваю еще раз, где ты пребывал вчера вечером после ужина и до сна!

Мальчик рассматривал свои босые ноги. — О каком ужине вы изволите спрашивать?

Барышня положила сигару в пепельницу. — О каком?! О твоем ужине!

— Ага, — проговорил мальчик.

— Итак?

Вместо ответа Балинт поднял с пола оброненный барышней платочек и положил возле нее на чайный столик. Он не ответил ни на один из последовавших пяти вопросов, и вот тут-то барышня, которая, сцепив за спиною руки, с сигарой, торчавшей во рту, бегала взад-вперед по комнате крупными мужскими шагами, словно разыскивая нужные ей ответы под столом, на буфете, между складками

гардин и в корзине для бумаг, — вдруг остановилась перед мальчиком, выронила сигару изо рта и, воскликнув: «Ах, дьяволенок!» — ударила его по лицу.

— Рраз! — послышалось сзади, от двери.

На пороге стоял доктор Зенон Фаркаш, лениво соединив руки на обширном сорокалетнем своем животе; из-под криво застегнутого, в жирных пятнах, жилета пузырились белые складки рубашки. Прислонясь мощной спиной к дверному косяку и вытянув вперед шею, он с любопытством взирал на происходящее. Медленно повернувшись к ному, Балинт, кроме живота, увидел сперва только лоб, необыкновенно белый и такой высокий, словно то было два лба, выросшие один на другом: посередине лоб пересекала горизонтально тонкая темная морщина; верхняя, большая часть лба была слегка скошена назад и потому отсвечивала чуть-чуть иначе, чем крутая, нижняя.

— А пара-то к ней где? — произнес профессор во внезапно наступившей после пощечины тишине.

Барышня Анджела, упавшая было в кресло после пережитых волнений, при виде младшего брата тотчас встала, инстинктивным движением оправила черную шелковую блузу с высоким воротом и пригладила черные, коротко остриженные волосы. Лакей, до сих пор стоявший, небрежно привалясь к окну, щелкнул каблуками и вытянулся по стойке «смирно». Повеявший в открытое окно ветерок всколыхнул занавески.

Высокий лоб неторопливо поворачивался, профессор поочередно оглядел всех троих присутствующих, дольше всего задержавшись взглядом на светловолосом босоногом мальчишке, припомнить которого и как-то определить его положение ему явно не удавалось. В комнате стало так тихо, что из сада явственно донесся легкий предзакатный шелест акации.

— Анджела, — опять заговорил профессор, лениво крутя большими пальцами перед плотным округлым животом, — умный человек раздает пощечины не иначе как попарно. После первой пощечины твой неприятель вправе полагать, что тобою движет гнев, а не справедливость, вторая же пощечина в большинстве случаев рассеивает это заблуждение. Соответственно после первой пощечины жертва скорее способна дать сдачи, тогда как вторая убедительно подчеркивает серьезность наших намерений, таким образом, две пощечины всегда безопаснее, нежели одна. Наконец, нечетное число пощечин это слишком по-женски, иными словами, недостойно тебя!

Анджела слушала опустив голову. — Зенон, — сказала она, — раздавать пощечины не в моих правилах, но этот негодник совершенно вывел меня из равновесия.

Профессор улыбнулся и еще раз внимательно всмотрелся в полное лицо сестры, два красных круглых пятна над скулами которой молили о покое, взывали о помощи.

— Тем более поразительно, Анджела, что ты пытаешься действовать полумерами, — объявил он. — А ведь могла бы уже убедиться, что природа не терпит асимметрии. Птицы во время осенней линьки также теряют перья попарно, одно из правого крыла, другое из левого, дабы не нарушилось чуткое равновесие. — Он коротко и резко рассмеялся. — Анджела, сегодня ты нарушила равновесие в природе!

— Могу я принести чай господину профессору? — спросил стоявший у окна лакей.

Профессор бросил недовольный взгляд на все еще застывшего в положении «смирно» белобрысого лакея с побитым оспой лицом.

— Сперва станьте как-нибудь поудобнее, сделайте милость! — буркнул он. — Я уже неоднократно просил оставить в моем доме эту игру в солдатики. Вы бы лучше подняли с ковра сигару барышни, пока она не прожгла дырку побольше. Хорошо, благодарю!.. Гергей здесь?

— Я здесь, господин профессор, — отозвался шофер, все это время стоявший за спиной профессора, держа шапку в руке.

— Дайте сигарету, — не оглядываясь, попросил профессор. — «Симфонию»! И спичку. Не вздумайте вынимать эту вашу трещалку, не то я из-за вас нервнобольным стану. Теперь попрошу подать мне стул, вот сюда, к двери, где я стою…

Профессор опустился в черное кожаное кресло, откинулся на спинку и удобно положил руки на обтянутые кожей подлокотники. — Вот теперь, — обернулся он к лакею, — можете принести почту и мой чай! Сахар я положу сам. Да не забудьте про коньяк! — И он опять устремил пристальный взгляд на босоногого мальчика, тихо стоявшего у письменного стола; Балинт, не моргнув, выдержал долгий, изучающе-пристальный взгляд и свет, отражаемый двойным лбом; профессор повернул к сестре огромную яйцевидную голову. — Сядь, Анджела, и по возможности ни во что не вмешивайся! — попросил он. — Кто этот мальчик и как его зовут?