Ответная угроза
Шрифт:
— Передайте приказ. Отражать русскую атаку по возможности. Привести орудия в негодность и уходить к переправе.
Огонь пушек стихает, начинают различаться слабые из-за расстояния звуки боя в лесу. Через какое-то время поредевший было, поток войск резко уплотняется. Заслон начинает отход. Полевые лёгкие гаубицы артиллеристы тоже пытаются вывезти… сердце вдруг пропускает удар. Метрах в ста от переправы взрывается русская мина. Всё! Русские закрывают двери, это пристрелочный выстрел.
Солдаты переправлялись через реку организованно и быстро. Но удар миной подхлёстывает их, словно палка, брошенная на муравейник. У них остаётся буквально
Солдаты кое-как с помощью другой машины сбрасывают с гати набок наевшийся осколков от близкого разрыва грузовик. Снаряд попадает в понтон, образуется разрыв, одну половину моста начинает сносить. Грузовик с другого берега газует, соскакивает с гати и въезжает в реку, врезавшись в борт понтона. Снос понтона прекращается. Другой валится прямо в разрыв, из воды торчит задняя часть. Всё! Технику больше не переправишь. Из застрявших в грязи танков Т-IV, до сих пор куда-то ведущих огонь, начинают выскакивать танкисты и бежать к переправе. То и дело падая на мокрый грунт от близких разрывов мин и снарядов. И не всегда вставая. Генерал Гот, стиснув зубы, стойко наблюдает начавшийся кровавый бардак. Не отпускает его визави генерал Анисимов без платы за билет на выход.
Так бывает очень часто. Кое-кто утверждает, что всегда. Гот, впрочем, предвидел такой финал. В какой-то момент ситуация всегда выходит из-под контроля. И остаётся уповать на небеса и мужество солдат.
— Уходим, — резко бросает генерал своей свите, когда из леса уже никто не выходит, на брошенном берегу живых почти не остаётся, и последние солдаты переплывают вплавь. Мост окончательно разбит.
22 октября, среда, время 13:15.
Минск, штаб Западного фронта.
— Что там у тебя? — шапочно мне уже сообщили ещё до обеда, что Гот атаковал Каунас и пошёл на прорыв. И вот звоню Никитину, главному по обороне Каунаса.
— Грыгорич, он всё-таки вырвался… — голос Никитина полон трагического надрыва.
— Кто? Гот? — получив ответ в стиле «этот стон у нас песней зовётся», отвечаю в абсолютной противофазе беззаботно и небрежно:
— Да и хрен с ним! Ты что расстраиваешься, как девица, у которой свидание сорвалось?
— …
С удовольствием выслушав невнятные междометия, продолжаю:
— Я вам сколько раз говорил? Мы учимся, дорогой мой, учимся. Что завещал нам великий Ленин? Учиться, учиться и ещё раз учиться…
На самом деле не помню и точно не знаю, говорил именно так Ленин или нет, но что-то в этом смысле точно было. А в советское детство Кирилла Арсеньевича этот лозунг в его классе висел. С указанием великого автора.
— Вот мы и учимся. Окружить и взять в плен тридцать-сорок тысяч мы можем. Полторы сотни пока нет.
Разговор кончается тем, что назначаю совещание командармов фронта в Каунасе. Там удобнее всего. Никитин, Анисимов и Филатов уже там. Кузнецов (3-я армия) где-то рядом и Голубев (10-ая армия) недалеко. Коробкову придётся далеко добираться, но он один такой. Ах, да, ещё Рокоссовский. Забавно. В мыслях своих я уже отделяю его от фронта. Пошлю за ним бронепоезд, заодно привезёт ему чего-нибудь. И вместе поедем в Каунас.
Надо встретиться, поговорить, пообщаться. С одной стороны, опасно, Каунас сейчас как бы прифронтовой
Ладненько… отвлёк меня Никитин от важного дела. Поднимаю трубку, требую генерала Васильева. Приходится ждать с четверть часа, весь в делах мужчина.
— Здорово, Пётр Михалыч! Как у тебя дела с лёгкой баней? Двигаются? С металлопокрытием?
Раз уж звоню, надо прощупать все темы. Иначе нельзя. Подчинённые не должны даже надеяться на то, что начальство может о чём-то забыть. Культура управления людьми. Как восточные люди не начнут говорить по делу, пока не поинтересуются здоровьем всех близких собеседника, всех скопом и каждого по отдельности, выразят радость по поводу счастливых событий и сочувствие по обратным причинам, так и начальник. Пока не переберёт всю текучку, заговаривать о новом деле не надо спешить.
— У меня к тебе новое дело Михалыч. Но не спеши огорчаться, оно небольшое. Мне нужны десяток бочек… нет, лучше ящиков. Стальных. Закрываться должны плотно, так чтобы даже на дне реки влага не просочилась. И не проржавели на том же дне. То есть, надо подумать о покрытии. Гудроном, например, покрыть или чем-то таким…
— Насколько срочно, Дмитрий Григорич?
— Не очень срочно. Ну… пусть будет три недели. Объём литров двести.
— Предназначение?
— Для диверсионных подразделений. Но будет намного лучше, если ты проведёшь их изготовление без бумаг.
Короче, озадачил своего генерала. Теперь нагружу другого. Пишу требование зампотылу на выделение для выполнения особых задач диверсионными группами сорока винтовок СВТ с парой сотен патронов на каждую.
Есть у меня одна задумка из разряда подстелить соломки на будущее.
Кое-какие опасливые мысли насчёт будущего страны появляются. И Хрущёв с Горбачёвым не самая главная угроза. Они — следствие чего-то, какой-то стратегической уязвимости нашей страны. Но в этих эмпиреях я пас.
За итоги войны уже не боюсь. Удалось избежать жуткой катастрофы первой фазы, когда фон Бок подошёл к Москве, семьдесят миллионов человек попали под оккупацию… подумать только! Лишиться одной трети мобилизационного потенциала! Причём некоторые оккупированные так обрадовались, что сформировали несколько дивизий «Ваффен СС». Четыре или пять, я уж не помню. И только тогда проснулись и начали даже не воевать, а учиться воевать.
Теперь этого не будет. Останется в живых и в безызвестности, как уже вспоминал, хорошая девушка Зоя Космодемьянская, не успеет закрыть дот своим телом Александр Матросов, — я, как генерал, таковую технологию боя не приветствую, — останется у нас всем на радость янтарная комната, не будет убито двадцать миллионов советских граждан… надо же! Погибло почти целиком самое первое поколение, которое родилось при советской власти!
Не будет уничтожен жилой фонд десятков областей и тысяч городов, останутся неразорёнными музеи, неразрушенными памятники архитектуры. Не будут ограблены тысячи колхозов. Не будет миллионов военнопленных и угнанных в Германию. Не будет жуткой по результатам блокады Ленинграда. Не будут репрессированы провинившиеся народы, хотя кое-кого я бы всё равно к ногтю прижал. Просто не за что будет. Судят ведь не за способность к преступлению, а за само преступление.