Ответные санкции
Шрифт:
— Ты как? — спрашивает Камалла, пока мы бредём по длинной внутренней галерее, соединяющей МИД с президентским дворцом. Замок Биг Босса в Баминги строится медленно, вычурно, это стандартные жилые и бизнес-здания вырастают за неделю из 3D-принтера.
— Привыкаю к новому облику. По-моему, мы поторопились.
— Ты о чём?
— Если я имел в глазах вождя авторитет, даже самый крохотный, он напрямую связан с личностью Гены Мерза. Пусть переменой облика в наше время не удивить, на уровне подсознания твой отец будет воспринимать мистера Фроста как иную персону.
— Да! —
Все это слышали? Мне уготована роль не просто Матросова, а беспредельно наглого. Перед броском грудью на амбразуру надлежит обматерить пулемётчика.
В реальности события развиваются куда прозаичнее. Большой Шеф вентилировал идею… я чуть не упал с кресла… самим вторгнуться в Пакистан и захватить ядерные боеголовки! Наши с Камаллой предварительные догадки списаны в утиль. Предложение перевалить часть грязной работы на янки звучит куда менее экстремально.
— Вы полагаете, они согласятся?
— Надеюсь, господин Президент. Они — страна гяуров, даже если штурмовые группы полностью укомплектовать мусульманами. Мы — исламское государство. Когда мусульмане сражаются друг с другом, это выглядит внутренними разборками. Какими бы они ни были кровавыми, проигравшая сторона не задумается о терактах против неверных. Смысл объявлять газават, если противник тоже верит в Аллаха?
— Да, мы верим. Но весьма по-разному понимаем учение Мухаммеда, мир ему. Кстати, мистер Ген… или правильнее — мистер Фрост?
— Как вам угодно.
— Вы не задумывались принять ислам? Или христианство пустило в вашей душе слишком глубокие корни?
Знаю, что называть себя атеистом — хуже всего. Выкручиваюсь угрём.
— Насколько я знаю, мусульмане убеждены, что христиане поклоняются тому же единому Богу, только согласно учению более ранних пророков, пришедших до Мухаммеда. То есть, с некоторой натяжкой, христиане и мусульмане — единоверцы.
Президент качает головой. Я терпеливо внемлю. Если первое лицо державы тратит время на богословский диспут со мной, оно дорогого стоит. Значит, считает меня столь ценным кадром, что желает привязать прочными узами. В том числе — религиозными.
— Нет. В исламе одно из краеугольных понятий — куфр, смертный грех неверия. Вы можете произнести от чистого сердца «верю, что нет Бога кроме Аллаха, а Мухаммед — посланник Аллаха»? Если человек не соблюдает намазы, не совершал хадж в Мекку, лгал и прелюбодействовал — это прискорбно, но Аллах милостив и любому даёт шанс на спасение. Неверие же губит душу бесповоротно.
Спорить с приверженцем той или иной религии бесполезно. Но я не могу удержаться.
— Но мы знаем, что души остаются в доступном Некросу мире — сохранившие индивидуальность или растворённые в коллективном сознании.
Босс с улыбкой качает головой. Во взгляде проскальзывает покровительственное сожаление о моей ограниченности.
— Что с того? Души умерших не попадают в рай или в ад сию же секунду, но для вечного Бога и миллион лет — крохотный миг. Не вижу никакого противоречия со священными книгами. Умерьте
Христиане столетиями учились совмещать религиозные догмы с научными открытиями. Мусульманам стократ проще. Одно то, что Мухаммед — смертный человек, на которого сошло божественное откровение, а не воплощение Бога на Земле, придаёт исламу гибкость. На мой атеистический взгляд со стороны, Коран гораздо реалистичнее Библии с её совсем уж невероятными сказками.
Я воспитан родителями в духе марксового «Религия — опиум для народа» и «Можно верить в отсутствие веры» Вячеслава Бутусова. Знакомство с Некросом внесло смуту в мою душу, но не обратило к какой-либо из конфессий.
— Камалла! Займись его образованием, — благосклонно добавляет отец моей подруги и африканских народов. — Хорошо смотритесь, мистер Мерз.
Подтекст ясен: физической формой, благосостоянием и общественным положением я обязан ему. Соответственно, по гроб жизни должен отрабатывать. За мной не заржавеет. По окончании аудиенции на обратном пути в МИД на меня накатывает неожиданный порыв. Сгребаю Камаллу в охапку и вталкиваю в нишу робота-уборщика.
— Ты что?!
— Здесь нет видеокамер.
Рот, полный возражений, затыкаю долгим поцелуем.
— Дорогая, у нас получилось. Страна, а с ней и планета, двигалась в натуральную задницу. Теперь исправим! Если не всё, то хоть что-то. Когда ближайшая лошадь до Нью-Йорка? Кстати, у меня есть одно условие.
— ? — спрашивает Камалла одними глазами, потому что её рёбра по-прежнему стиснуты.
— В Штатах одевайся в европейское.
Хотя и сейчас в голубом балахоне из тонкой непрозрачной ткани, очень скользкой на ощупь, она чертовски соблазнительна.
Камалла награждает меня спаренным выстрелом молний из обоих глаз, но уже в самолёте вижу её в лёгких, чуть мешковатых джинсах и невесомой белой блузке. Густые тёмные волосы на затылке подстрижены модным мыском. Не менее приятно, что в мою комплектацию не включён девайс по имени Саддих Зафар. В его отсутствие перелёт напоминает свидание. По крайней мере, до посадки.
На снижении пассажиры хватают смарты. Ими руководит отнюдь не желание подготовить сообщения типа «долетела скорабуду мама». Все впёрлись в экраны и читают новостную ленту. Она раскалена настолько, что, кажется, в салоне лайнера повышается температура.
«Пакистанская армия нанесла предупредительный ракетно-ядерный удар по высокогорным районам Индии».
«Пакистан требует вывода индийских войск с территории штата Джамма и Кашмир, в противном случае угрожает атакой на Нью-Дели».
«Китай объявил мобилизацию и перебрасывает войска в Аксайчин и к границе штата Аруначал-Прадеш».
«Индия объявила мобилизацию, привела в полную готовность ВВС и ракетно-ядерные силы. Президент Индии заявляет…»
Дальше идут комментарии, с какого перепугу у Пекина взялись территориальные претензии на Аксайчин и Южный Тибет. Но это мелочи. Начинается крупный региональный конфликт. Он запросто сыграет роль детонатора мировой войны.