Ответный сталинский удар
Шрифт:
Ответ на недоуменные вопросы У. Ширера и Ллойд Джорджа давал Наджиар: «Польша не хотела входить в такое соглашение… а англо-французы не слишком настаивали». «Мы хотим хорошо выглядеть, — прямо писал Наджиар, — а русские хотят вполне конкретного соглашения, в которое вошли бы Польша и Румыния». Неизбежным результатом англо-французской позиции, по мнению Папена, была война: «Гитлер не напал бы на Польшу, если бы это грозило войной на два фронта. Но тот факт, что Великобритания дала Польше гарантии в момент, когда ее переговоры с Россией все еще находились в тупике, возродил в России старый страх перед cordon sanitaire и толкнул Сталина в объятия Гитлера».
Решимость Москвы вызвала панику в Париже, и вечером 22 августа Думенк уведомил Ворошилова, что он получил полномочия заключить военную конвенцию, предоставляющую Красной армии
Переговоры о военном сотрудничестве шли параллельно и начались со взаимной информации о состоянии вооруженных сил трех держав и их стратегических планах в части, касающейся Европы. Как доносил Думенк в Париж 17 августа: «Заявления советской делегации носили точный характер и содержали многочисленные цифровые данные… Одним словом, мы констатируем ярко выраженное намерение (СССР) не оставаться в стороне, а, как раз наоборот, действовать серьезно». СССР, в отличие от Англии и Франции, представлял нарком обороны, который заявил, что в случае конфликта с Германией Советский Союз готов выставить 120 пехотных и 16 кавалерийских дивизий, 9—10 тыс. танков, 5 тысяч орудий и 5,5 тыс. самолетов. Одним из условий заключения договора между тремя странами он выдвинул — выставление Великобританией и Францией 86 дивизий, «решительного их наступления начиная с 16-го дня мобилизации, самого активного участия в войне Польши».
В ответ генерал Хейвуд заявил, что Англия предполагает выделить «16 дивизий на ранней стадии ведения войны и 16 позднее». Под нажимом Ворошилова Хейвуд был вынужден доложить о текущем состоянии британской армии: «Англия располагает пятью регулярными… и одной механизированной дивизией», и может выделить для войны на континенте сразу не более двух из них. Как пишет М. Карлей, «это был долгий путь» до 60 дивизий, которые Великобритания выставила на Западном фронте к концу третьего года Первой мировой войны. [33] О боевых качествах британской армии в 1935 г. высказывался маршал Ф. Петен. Он считал, что британская армия годилась только для «парадного плаца». Ее состояние мало улучшилось за последующие годы, поскольку Н. Чемберлен заняв пост премьер-министра в мае 1937 г., до 1939 г. урезал ассигнования на усиление британской армии. Не случайно, по словам Карлея, Кадоган противился сближению с Москвой, так как британскому правительству нечего было предложить: «Тогда нам очень скоро придется обнародовать, что в нашем буфете пусто».
33
В 1939–1940 гг. мобилизационные ресурсы Великобритании в живой силе составляли не менее 100 дивизий. В 1940 г. Англия пошлет на помощь Франции 12 дивизий, но после первых серьезных столкновений поспешно эвакуирует их обратно. В 1944 г. Англия и Франция вместе высадят на континенте всего 17 дивизий.
«Французская политика, — отмечает М. Карлей, — была не менее «эгоистичной» и жульнической, чем британская. Французская армия тоже не планировала наступательных действий против Германии из-за своих пограничных укреплений (линии Мажино) ради предполагаемых союзников…» Подавляющая часть военных расходов Франции вкладывалась в линию Мажино. Де Голль в то время писал, что Франция напоминает закованного в броню рыцаря, выбросившего свой меч. «Французские военачальники, — продолжает М. Карлей, — были бы немало смущены, если бы восточные коллеги поинтересовались их наступательными планами, потому что ни один из них не был достоин даже именоваться таковым. Согласно Гамелену армия была вообще неспособна вести наступательные действия».
Дирксен в то время сообщал в Берлин: «На прямые вопросы советской стороны о роде и степени военного сотрудничества в ходе войны французская и британская военные миссии отвечали лишь общими фразами». Когда же глава английской военной миссии адмирал Дракс сообщил своему правительству запросы советской делегации, то Галифакс на заседании кабинета министров заявил, что он «не считает правильным посылать какой-либо ответ на них». Переговоры о военном соглашении оказались фактически сорваны. По словам Сталина, британская военная миссия «так и не сказала Советскому правительству, что ей надо». Барнет признавал: «Я понимаю, что политика правительства — это затягивание переговоров, насколько возможно, если не удастся подписать приемлемый договор». Здесь У. Ширер вновь недоумевал: «Трудно понять приверженность англичан политике затягивания переговоров в Москве».
В чем же крылся секрет очередной английской тайны У. Ширера?
Начало ответа на данный вопрос еще до переговоров давал Харви, личный секретарь Галифакса — эти переговоры в Москве были «просто уловкой… Это правительство никогда ни на что не согласится с Советской Россией». Переговоры были начаты только благодаря активному давлению общественности на правительства Англии и Франции. Боннэ тогда отмечал: «Сейчас в общественном мнении Франции и Британии складывается такое мощное движение в защиту соглашения с СССР, и во всем мире… среди громадного количества людей, даже самых умеренных взглядов, так крепнет убежденность, что именно от этого зависят судьбы мира, что в случае провала переговоров необходимо любой ценой возложить вину за это на Советский Союз».
Действительно это было главной причиной затяжки переговоров; втянутые в них британский и французский кабинеты не знали, как из них выйти. Член кабинета Д. Саймон заявлял — если переговоры провалятся, то важно будет иметь общественное мнение на «нашей» стороне. Любой ценой необходимо было обвинить в срыве переговоров Советский Союз. В этом случае, по словам Сидса, если переговоры не будут успешными, «то будет невозможно обвинить в этом» британское правительство. Суриц в связи с этим доносил в Москву: «Наши партнеры не хотят «настоящего соглашения с нами», но боятся реакции общественности в случае провала переговоров».
Итог англо-французской дипломатии подводил Жданов: «Британское и французское правительства не хотят заключать договор, основанный на взаимной ответственности и равных обязательствах; они хотят соглашения, «в котором СССР выступал бы в роли батрака, несущего на своих плечах всю тяжесть обязательств». Англичане и французы хотят вести только разговоры о соглашении, а сами готовят почву, чтобы обвинить Советский Союз в срыве переговоров и оправдать новую сделку с агрессорами. Здесь Жданов вплотную подошел к раскрытию «английской тайны»…
Очередная английская тайна…
По мнению Сурица, Чемберлен и Даладье были готовы на что угодно, лишь бы добиться договора с Германией и Италией. «Им, конечно, невыгодно теперь же рвать с нами, ибо они тогда лишатся козыря в переговорах с Берлином. Обратятся они к нам только в том случае, если не вытанцуется соглашение с Берлином и последний предъявит требования, даже для них неприемлемые».
Действия Гитлера лишь стимулировали активность англичан. Так, две недели спустя после речи Гитлера 28 апреля, в которой он фактически расторг германо-польский пакт о ненападении и англо-германское военно-морское соглашение, Майский отмечал, «что за последние дней десять после речи Гитлера здесь вновь подняли головы «умиротворители», — «Таймс» как раз начала в то время большую кампанию «за еще одну попытку» прийти к соглашению с Германией и Италией. Может, это просто совпадение, пишет М. Карлей, что О. Харви, личный секретарь Галифакса, за шесть дней до того, как Майский отослал свою депешу Молотову, отметил в своем дневнике, что ««умиротворительство» опять поднимает свою отвратительную голову. Я уже не раз слышал намеки, что оно уже во всю маячит у нас за спиной в номере 10. Впрочем, это вполне нормально, что и руководство «Таймс» опять берет душераздирающую пораженческую ноту — «Данциг не стоит новой войны…»
Коллье, говоря о протоколах комитета по внешней политике, составленного из министров кабинета, занимавших ключевые посты, отмечал, что «если почитать между их строк», особенно высказывания Чемберлена, то «трудно избавиться от ощущения, что настоящий мотив поведения кабинета — желание заручиться поддержкой русских и в то же время оставить руки свободными, чтобы при случае указать Германии путь экспансии на восток, за счет России… Советскую поддержку стоило иметь на своей стороне, и… дать русским, в обмен на обещание их помощи, уверенность, что мы не бросим их в одиночестве перед лицом германской экспансии». Как записывал в то время Г. Никольсон, «правительство предало свою страну, эти тори думают только о красной опасности…»