Ответы на вопросы православной молодёжи

Кураев Андрей

Если же говорить серьезно, таких авантюрных, и в тоже время повседневных чудес полна наша жизнь. А как я пришел к вере, вдобавок понимаемой как авантюра… Честно говоря, я и не знаю, что вам ответить. Надо что-то придумывать, а не хочется. Скажу как есть: я не стал взрослеть.

— Как Питер Пэн?

— Не совсем: прежде всего я не стал взрослеть в церковном смысле. В иерархическом, что ли. Диакон — это не священник: главное, что мой дьяконский сан позволяет людям безопасно со мной общаться: я не набиваюсь им в духовные руководители и моими советами запросто можно пренебречь.

Если же говорить о возрасте… Новизна радует молодого человека и пугает пожилого. Молодой человек всюду видит возможности; а взрослый — опасности. Молодой ставит вопрос: «Что я могу сделать?». Пожилой спрашивает:

«а что со мной могут сделать, что оттуда может угрожать мне и моему привычному укладу жизни?». Человек идёт по городу, неожиданно ему попадается подворотня. Реакция молодого человека более активная: интересно, что там, пойду, посмотрю, для меня открылось новое пространство, которое я могу исследовать и подчинить себе. Реакция пожилого человека: я лучше перейду на другую сторону улицы, мало ли что тут может на меня обрушиться. Молодой человек перед каждым новым поворотом думает: а не войти ли мне; взрослый же остерегается — а что оттуда может вылететь на меня… Так и в церковной среде. Вместо молодого миссионерского дерзновения — старушечьи страхи: «ничего нельзя!!!». Вот в этом смысле у меня, наверное, не-взрослое мироощущение.

Увы, у слишком многих церковных людей какое-то безнадежно-взрослое восприятие христианства. Мера церковности определяется мерой испуганности. Боятся Гарри Поттера и ИНН, интернета и собак (они, мол изгоняют благодать из дома). В итоге о Гарри Поттере, ИНН и интернете мне пришлось написать немало статей. Сейчас же молвлю хоть словечко в защиту собак: в 1439 году во Флоренции проходил собор, заключивший унию католиков с православными. В последний день собора, когда и зачитывался сам акт об унии, у ног византийского (православного) императора лежала собака. И вот когда начали читать этот документ, который с точки зрения православия был предательским, пес залаял так, что никто не смог его остановить. Дело, кстати, происходило в храме. И пес был единственным в тот день и в том месте, кто возвысил свой голос в защиту православия… [353]

353

Гиббон Э. Закат и падение Римской Империи. М., 1997, т.7. с. 299; со ссылкой на греческого свидетеля тех событий историка Сиропула.

— Как в Вашем храме относятся к Вашим частым отлучкам?

— Настоятель терпит, слава Богу! В отчеты мои поездки, как «миссионерская деятельность», конечно, включаются. С самого начала моей «приписки» к этому храму Патриарх сказал настоятелю, что служить я буду «в свободное от богословских занятий время».

Когда Патриарх предложил мне на выбор — в каком храме Москвы я пожелал бы служить, я назвал храм Иоанна Предтечи на Красной Пресне. И заметил, что у Святейшего некая тень пробежала по лицу. Потом я начал в патриархии наводить справки и оказалось, что этот храм считался там своего рода «штрафбатом»: в советские времена в него назначали священников, которые были не на лучшем счету в Патриархии. К нему от метро надо подниматься в горку (и редкая бабушка осилит этот путь), зато рядом есть другой действующий храм — на Ваганьковском кладбище. Так что наш храм по московским меркам считался одним из беднейших. А тут я сам попросился в «штрафбат»… Но для меня тут не было выбора: этот храм был моим родным.

И потом наш храм — не идеологический, без претензий, Батюшки не одержимы идеями авторского истолкования православия. У нас — нормальные служаки. И люди к нам ходят просто молиться, Кстати, в своем храме я не проповедую. Потому что хочу иметь в жизни местечко, где я не профессор Кураев, а самый обычный диакон. Где бы я мог помолчать и помолиться. Ведь в других местах говорить приходится слишком много.

— Как обычно складывается Ваш рабочий день?

— У меня нет понятия рабочего дня, есть, скорее, понятие рабочей недели. Вот уже лет семь каждое воскресенье я улетаю в какой-нибудь регион. В год не менее 50 городов. Всего за последние шесть лет побывал в 250 городах мира… Там три-четыре встречи-лекции в день. Обычно в пятницу возвращаюсь в Москву и — лекции в МГУ, в Богословском институте. Субботнее утро — для общения с журналистами, для домашних дел, писательства.

Вечером — всенощное бдение в храме Иоанна Предтечи на Красной Пресне, утром — литургия, и снова — самолет.

— Бывает, когда много работаешь — ложишься спать, а перед глазами работа. И начинаешь вспоминать: тому должен, то не сделал, с тем встретиться, это выполнить… Невозможно сосредоточиться даже на самой простой молитве. Есть ли у вас способы с этим справляться?

— Ну, перечисление своих долгов на сон грядущий я себе давно запретил — это верный путь к бессоннице и язве. Здесь надо просто говорить «стоп» — и все. Я не стану думать о чем мне не хочется. Что касается молитвы — то она и в работе помогает. Я верующий книжник. Книжник — но верующий. Это значит, что когда я беру книжку, я вхожу в личный контакт с автором. Если это человек святой, я молюсь ему: святителю отче Григорие Богослове, моли Бога о нас. Если это человек, не канонизированный Церковью — я молюсь: упокой, Господи, душу раба твоего болярина Александра (это о Пушкине). Если автор жив — то тем более можно помолиться о его здравии и (если нужно) о вразумлении. У христианина повод для молитвы всегда найдется.

— Ваши многочисленные поездки Вас скорее вдохновляют — или наоборот, отнимают силы?

— Они изматывают, конечно. Но я к ним отношусь как к обычной работе. Легкую работу искать было бы странно. Кроме того, «вдохновений» и «просветлений» я не ищу. А то так недолго и до психушки… Помните этот дивный афоризм: «если человек беседует с Богом, то это молитва, а если Бог беседует с человеком, то это шизофрения»?

Вообще же я не ставлю себе глобальных задач. Уже давно я дал себе зарок: в своей жизни я никогда не буду заниматься двумя вещами: я не буду спасать Россию и не буду спасать православие [354] . Мне ближе этика малых дел: оказание частной помощи частным людям.

354

«Надо выбросить из головы все планы о многополезной, многообъятной общечеловеческой деятельности, и жизнь ваша будет созерцаться вложенною в покойные рамки и без шума ведущею к главной цели. Помните, что Господь и стакана холодной воды, поданного томимому жаждой, не забывает» (Св. Феофан Затворник. Собрание писем. Из неопубликованного. М., 2001, с. 472).

— Что-то Вы скромничаете, по-моему. Почему это Вам не хочется спасти Россию и православие?

— Потому что слишком часто на моих глазах люди с ума сходили от самомнения и постановки себе чересчур масштабных задач. Если же и во мне вдруг шевельнется подобная мессианская мыслишка — я ее осаживаю простым вопросом: «Андрей, а кто тебя назначил дежурным по апрелю?».

Так что вновь скажу: я именно работаю. Слова типа «служение» и «подвиг» выношу за скобки своей жизни — чтобы не «звездило». Поэтому и беру гонорары за свои лекции и книги. Знаете, в Церкви иногда говорят: «бесплатно» — это там, где бес платит. В смысле — одаривает «кайфом» от сознания собственной праведности.

— При таком объеме миссионерской и проповеднической деятельности, который вы ведете — в том числе и на рок-концертах — трудно ли возвращаться к уединению, молитве, частной жизни христианина, который стоит перед Богом?

— Да, даже и не в духовной жизни, а в чисто практической — трудно возвращаться в Москву. В самом буквальном смысле. Когда я еду в какой-то город — меня там чуть не на руках носят, встречают… Когда я возвращаюсь в Москву — я тут никому не нужен. Самому надо тащить сумку к автобусу, затем часа два самому тащиться от аэропорта до дома…

— С какой аудиторией Вам интереснее всего вести диалог?

— С той, которая со мной не согласна. Моя аудитория — это люди, которым интересна мысль, сложность. Люди, которые боятся простых ответов и пропаганды. Люди, которые радуются, узнавая что какие-то проблемы сложнее, чем им казалось раньше.

Христос пришел для всех. Значит — и для образованных людей тоже, а не только для «простецов» (которые, вдобавок, начинают совершенно некстати гордиться своей «простотой»). Вся эта стилизация под «простоту» ведь есть не более чем форма косметики, натужное актерство.