Ответы на вопросы православной молодёжи

Кураев Андрей

Только если человек делает различие между своим сиюминутным мнением и мнением Церкви, между какой-либо публикацией и мнением Церкви, только в этом случае он действительно сможет брать то доброе, что есть у разных церковных людей, при этом не превращая самих этих людей в оракулов.

Я могу говорить от имени Церкви, когда я излагаю Символ Веры, когда я излагаю тезисы, с которыми согласна вся Церковь и которые утверждены нашими Соборами. Но есть очень много дискуссионных вопросов. И в этом случае я обязан честно предупредить: знаете, вот по этому вопросу — это лишь моя позиция, у других богословов она может быть другой, но моя позиция такая, и я считаю, что она не противоречит Православной традиции.

— Отец Андрей, несмотря на явно возросший интерес к вере, многие люди не могут переступить какой-то внутренний барьер, чтобы открыть свою душу Богу. Не является ли такой преградой боязнь очередной раз обмануться — разочароваться рано или поздно в вере так же, как, например, в коммунистической идее светлого будущего?

— Не думаю, что кто-то удерживается вдали от церкви именно из боязни разочарования. В обществе не ощущается недостатка в людях, готовых откликаться

и доверяться. Напротив, в самых разных областях жизни мы ежедневно натыкаемся на свидетельства того, что доверчивость людей выше всякого разумного уровня — люди приходят в энтузиазм от финансовых пирамид, от очередных спасителей России, от мировой демократии и от новых таблеток. Что уж говорить о религии! Потому сегодня важнее проповедовать недоверие как добродетель: «Погодите, остановитесь, охладите энтузиазм, вдумайтесь!». Даже когда речь идет о собственно церковной жизни — и тут приходится порой осаживать: «Полно-те, Вы уверены что избранный Вами духовный советчик духовно и психически здрав?». А когда речь идет о нецерковных мистических кружках, то тут уж тем более уместно спросить: «С чего вы взяли, что голос, который услышал вчера ваш знакомый, является свидетельством высоких духовных дарований проповедника, а не расстройства рассудка?»

В людях сегодня надо воспитывать умение выработать в себе интонацию участкового милиционера. При знакомстве с новым надо спрашивать строго, но справедливо: «Гражданин, предъявите ваши аргументики!». Также и когда речь идет о вхождении в церковную жизнь, полезно осаживать человека на самом пороге [103] . Не столько подталкивать к крещению, сколько удерживать от него: «Ты всерьез понимаешь, чего ты хочешь? Ты понимаешь, что в твоей жизни должен произойти перелом? Что это нельзя делать между делом? Ты осознал последствия своего шага?». Не столько веры надо сегодня требовать от человека, сколько осознанности его веры.

103

«Один брат, приняв иноческий образ, тотчас заключился в келлии, говоря: я отшельник. Старцы, услышав о том, пришли, вывели его, и заставили обходить келлии монахов, приносить раскаяние и говорить: простите меня! я не отшельник, но монах новоначальный. И сказали старцы: если увидишь юношу по своей воле восходящего на небо, удержи его за ногу, и сбрось его оттуда: ибо ему это полезно» (Древний Патерик. 8,159).

— Среди читателей нашей газеты много людей творческих профессий. Расскажите об отношении Церкви к творческому акту.

— Все, что связано с областью творчества, неважно — богословского, художественного, писательского или театрального, — это все область повышенного духовного риска. Церковь не запрещает людям заниматься творчеством и даже благословляет их, но просит внимательней относиться к себе самому, к своему состоянию. Быть предельно трезвым, не позволять себе тщеславия, самовлюбленности, опьянения собой и успехами [104] . Избегать медитативности, которая может привести к одержимости.

104

Грех гордости не так легко изжить Лишь что-нибудь приличное напишешь — Опять с тобою эта злыдня, Пытается тобой руководить: Смотри на прочих искоса и сверху, Уж как мелки они. А ты — Орел, и равных тебе нет. Так шепчет в ухо гордость, отнимая И дружеские чувства, и любовь, Рождает пустоту и скуку, В конце концов последнее отнимет: Не сможешь ничего писать — Ведь все вокруг покажется так плоско, Не будет стоить твоего таланта — И сгинешь окончательно с тоски. А если кто-то рядом будет весел, Тут зависть на подмогу к ней придет, И будут есть тебя, травить и мучать Сестрицы эти милые вдвоем. Две — гордость с завистью — сестрицы злые, Две эти мерзкие змеи Стремятся мир заляпать грязью, Все вывернуть изнанкой, все залгать, Все белое представить черным. Но ты не медли! Если в первый раз Пришла и постучала в двери гордость, Невинной гостьею зашла в твой дом И в уголке тихонько основалась — Гони ее пинками и взашей, Не подпускай ее к питью и пище, Молись усердно Богу, чтоб она Покинула твое жилище. Молитвы меч ей крайне неприятен, Особенно канон ей покаянный Досаду причиняет: словно уголь, Попавший между телом и одеждой, — Корежит гордость, не дает покоя. Пусть убежит, не крикнув «До свиданья», — И Бога много ты благодари, Что избежал ты этого несчастья, Что сброшен с сердца черный камень — На время, до счастливого стиха. Андрей Осмоловский (osmolovskii.chat.ru)

Даже талантливый человек может оказаться во власти весьма недоброкачественных настроений и одержаний. Творец жаждет «вдохновений»

и «наитий». Но качество этих «вдохновений» может оказаться совсем не добрым. Человек, раскрывающий свою душу в ожидании «озарений», равно как и человек, стремящийся спровоцировать в себе прилив «страстей» с тем, чтобы потом их достовернее описать, может отвыкнуть регулировать свои страсти и чувства, и, что еще хуже — может и просто стать одержимым…

К сожалению, история культуры показывает, как много очень одаренных и талантливых людей становились игрушками в руках темных сил. Уходили в наркотики, кончали жизнь самоубийством, становились злыми гениями для всех, кто их окружал. Вспомним Льва Толстого, о котором Александра Андреевна Толстая свидетельствовала, что он порой бывал бесноватым и сумасшедшим [105] .

105

«Он издевался над всем, что нам дорого и свято… Мне казалось, что я слышу бред сумасшедшего… Наконец, когда он взглянул на меня вопросительно, я сказала ему: «Мне нечего Вам ответить; скажу только одно, что, пока Вы говорили, я видела Вас во власти кого-то, кто и теперь еще стоит за вашим стулом». Он живо обернулся. «Кто это?» — почти вскрикнул он. — «Сам Люцифер, воплощение гордости»» (Цит. по: Грузенберг С. О. Психология творчества. Минск, 1923, с. 90).

Кстати говоря, наш известный кинорежиссер Сергей Бондарчук был воспитан на Толстом и буквально влюблен в него. Всю жизнь он прожил с Львом Толстым, то есть — без Церкви. Вся его квартира была увешана портретами Толстого. Но когда его душа начала расставаться с телом и обострились духовные чувства, он начал воочую видеть, что есть нематериальный, духовный мир, и что этот мир без Христа — страшен. Попросту говоря — он начал видеть бесов. Он понял, что портреты Толстого его от этого не спасут. И он позвал священника. Исповедовался и причастился (священник, исповедовавший Бондарчука и рассказал мне об этом случае — не раскрывая, естественно, того, о чем шла речь на самой исповеди).

— Скажите пожалуйста, о жизни Иисуса Христа до 33 лет практически ничего не известно, вы можете что-нибудь прояснить по этому поводу?

— Что прояснять: жил, рос. А зачем еще что-то прояснять? В античной литературе просто отсутствует такой жанр как биография. Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях» ничье детство не описывает. Время такого рода эпических повествований — это время шахматных часов: когда моя очередь делать ход, тогда мои часы идут, когда я ничего не делаю — мои часы стоят. Нет такого изоморфного времени, которое течет независимо от событий. Поэтому для евангелистов значимо время, когда Христос что-то делал. И это не умно, это глупо, это насилие над исторической реальностью, когда начинают выдумывать, что, знаете ли, в это время он в Индию ходил, или в Египет, или еще куда-то. Эти вещи очень легко проверяются — Христос проповедовал не на греческом языке, он проповедовал на арамейском (это разговорный язык Палестины). Сегодняшняя лингвистика умеет понимать и доказывать, где перевод, где оригинал. В переводе определенная фраза может быть просто интересной, но на языке оригинала она будет потрясающе яркой — это игра смыслов, оттенков. Сейчас, когда стали переводить слова Христа с греческого на арамейский, то выяснилось, что многие его изречения стали поразительно поэтичными и афористичными. Так вот, ни в речевых оборотах Христа, ни в Его мысли нет ничего, что было бы калькой с санскрита или с буддистской философии [106] .

106

Подробнее см. главу «Был ли Иисус в Индиии?» в моей книге «Дары и анафемы» (Спб., 2003).

— А что могут добавить современные богословы к тому, что было сказано о Христе в эпоху Вселенских Соборов с IV по VIII века?

— Интереснейшая черта из истории христианства: богословские споры первых веков христианства были спорами о личности Христе. Не об учении Христа, не о толковании тех или иных Его притч, а о том, кто такой Сам Христос. Главные дискуссии были вокруг уяснения меры Его причастности Богу и миру людей.

И все же Отцы Вселенских Соборов сознательно устранились от решения некоторых проблем. Например, Халкидонский догмат четвертого Собора (451 год) говорит, что во Христе Божественная и человеческая природы соединились неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно. Это ведь не столько ответ, сколько уход от ответа — четыре «не». Как на самом деле соединились Божество и человечество во Христе, мы не знаем. Отклонены четыре слишком поспешные попытки ответа. Пространство истины ограждено, но не ословесено, не сформулировано.

Ведь Бог стал человеком, а не мы. Именно поэтому здесь надо четко поставить предел своей конструктивной любознательности. Человек по настоящему может знать только то, что он сделал сам. То, что не нами сделано, не нами изготовлено, не с с нами было, остается для нас тайной. Поскольку не мы сделали Бога человеком, а Он Сам пожелал стать человеком, то положительного ответа на вопрос о том, как абсолютное, вечное и нетленное соединилось с ограниченным, временным и тленным быть не может, по крайней мере до тех пор пока мы сами не достигнем цели, про которую Афанасий Александрийский сказал так: «Бог стал человеком, чтобы человек смог стать богом».

Что остается на долю современных богословов? Проблема состоит еще и в том, что ряд определений Вселенских Соборов сформулировано на языке античной философии. Точнее говоря, на язык позднеантичной школы. Но, во-первых, это язык все-таки изначально не-христианский, языческий. Во-вторых, сегодня он сохраняется только в церковных школах и непонятен вне стен семинарий. Впрочем и в семинариях понятным делается не столько сам этот язык, сами термины, сколько правила употребления этих терминов в профессионально-богословских текстах… Например, мы говорим, что у Христа одна ипостась. В Троице — три ипостаси. Что означает слово «ипостась»? Даже у святых отцов в разные века за этим словом скрывался довольно разный смысл.