Ответы на вопросы православной молодёжи
Шрифт:
— Многие люди легко соглашаются с идеей существования единого Бога, Всевышнего, Абсолюта, Высшего Разума, но категорически отвергают поклонение Христу как Богу, считая это своеобразным языческим пережитком, поклонением полуязыческому антропоморфному, то есть человекоподобному, божеству. В чем различие между двумя понятиями?
— Для меня слово «антропоморфизм» — это вовсе не ругательное слово, как многие привыкли его воспринимать. И когда я слышу обвинение вроде «ваш христианский Бог — антропоморфен», я прошу перевести «обвинение» на понятный, русский, и тогда все сразу встает на свои места. Я говорю: «Простите, в чем вы нас обвиняете? В том, что наше представление о Боге — человекообразно, человекоподобно? А вы можете создать себе жирафообразное, амёбообразное, марсианообразное представление о Боге?».
Мы — люди, поэтому, о чем бы мы ни думали — о травинке, о Космосе, об атоме или о Божестве, мы мыслим об этом по-человечески, исходя из наших собственных представлений. Так или иначе, мы все наделяем человеческими качествами.
Другое дело, что антропоморфизм бывает разным. Он может примитивным: когда человек просто переносит, проецирует все свои чувства, страсти на природу и на Бога, не понимая этого своего поступка. Тогда получается языческий миф.
Христианский антропоморфизм знает о себе, он замечен и продуман, осознан. И при этом он переживается не как неизбежность, а как Дар. Да, я, человек, не имею права думать о Непостижимом Боге, я не могу претендовать на Его познание, а уж тем более выражать это моим ужасным куцым языком. Но Господь по любви Своей снисходит до того, что Сам облекает Себя в образы человеческой речи. Бог говорит словами, которые понятны кочевникам-номадам II тысячелетия до н. э. (каковыми и были древнееврейские праотцы: Моисей, Авраам…). И в конце концов Бог даже сам становится Человеком.
Христианство начинается с того, что Бог непостижим. Но если на этом остановиться, то религия, как союз с Ним, просто невозможна. Она сведется к отчаянному молчанию. Религия обретает право на существование, только если это право дает ей Непостижимый из желания быть все же найденным. Только тогда, когда Господь сам выходит за границы своей непостижимости, когда Он приходит к людям — тогда планета людей может обрести религию с неотъемлемым от нее антропоморфизом. Только Любовь может переступить через все границы апофатического приличия.
Есть Любовь — значит, есть Откровение, излияние этой любви. Это Откровение дается в мир людей, существ довольно агрессивных и непонятливых. Значит, надо защитить права Бога в мире человеческого своеволия. Для этого и нужны догматы. Догмат — стена, но не тюремная, а крепостная. Она хранит Дар от набегов варваров. Со временем и варвары станут хранителями этого Дара. Но для начала Дар приходится от них защищать.
И, значит, все догматы христианства возможны только потому, что Бог есть Любовь.
— Христианство утверждает, что главой Церкви является Сам Христос. Он присутствует в Церкви и руководит ей. Откуда такая уверенность и может ли Церковь это доказать?
— Лучшим доказательством является то, что Церковь до сих пор жива. В «Декамероне» Боккаччо есть это доказательство (на русскую культурную почву оно было пересажено в известной работе Николая Бердяева «О достоинстве христианства и недостоинстве христиан»). Сюжет, напомню, там следующий.
Некий француз-христианин дружил с евреем. У них были добрые человеческие отношения, но при этом христианин никак не мог примириться с тем, что его друг не принимает Евангелия, и он провел с ним много вечеров в дискуссиях на религиозные темы. В конце концов иудей поддался его его проповеди и выразил желание креститься, но прежде крещения пожелал посетить Рим, чтобы посмотреть на Римского папу.
Француз прекрасно представлял себе, что такое Рим эпохи Возрождения и всячески противился отъезду туда своего друга, но тот, тем не менее, поехал. Француз встречал его безо всякой надежды, понимая, что ни один здравомыслящий человек, увидев Рим эпохи Возрождения, не пожелает стать христианином.
Но встретившись со своим другом, еврей сам вдруг завел разговор о том, что ему надо поскорее креститься. Француз не поверил своим ушам и спросил у него: «Ты был в Риме?». «Да, был», — отвечает еврей. «Папу видел?» — «Видел». «Ты видел, как живет Папа и кардиналы?» — «Конечно, видел». «И после этого ты хочешь креститься?» — спрашивает еще больше удивленный француз. «- Да, — отвечает еврей, — вот как раз после всего увиденного я и хочу креститься. Ведь эти люди делают все от них зависящее, чтобы разрушить Церковь, но если, тем не менее, она живет, получается что Церковь все-таки не от людей, она от Бога».
Вообще, знаете, каждый христианин может рассказать, как Господь управляет его жизнью. Каждый из нас может привести массу примеров того, как незримо Бог ведет его по этой жизни, а уж тем более это очевидно в управлении жизнью Церкви. Впрочем, здесь мы подходим уже к проблеме Промысла Божиего. На эту тему существует хорошее художественное произведение, называется оно — «Властелин колец». Это произведение рассказывает о том, как незримый Господь (конечно, Он находится за рамками сюжета) весь ход событий выстраивает так, что они оборачиваются к торжеству добра и поражению Саурона, олицетворяющего зло. Сам Толкиен это четко прописывал в комментариях к книге [110] .
110
«Конечно же, «Властелин Колец» — религиозная, католическая книга. Я осознал это, только когда ее закончил, и пересмотрел впоследствии под новым углом зрения. Именно тогда я убрал из текста все упоминания о культах и религиозных ритуалах, ибо религиозный элемент растворен в самом повествовании и его символах» (Письмо Р. Муррэю 2.12. 1953 // Толкиен. Дж. Властелин колец. Спб., Амфора, 2002, с. 1111). «Валары — не более чем сотворенные духи высшего ангельского порядка, как выразились бы мы, и при них стоят сослужащие им меньшие ангелы (Майяры); таким образом, Валары представляют собой серьезный авторитет, но им не воздается Божественных почестей (поэтому в созданном мною мире нет храмов, церквей и часовен — по крайней мере среди «добрых» народов). В Средиземье нет «религий» в культовом смысле этого слова. В случае опасности можно воззвать к Валару, примерно как католик обратился бы к святому, хотя взывающий к Валару, как и любой католик, знает, что власть валаров ограничена и производна от иной, высшей власти… Наделенные способностью «малого творения» (sub-creation), Валары обитают на земле, с которой связаны узами любви, ибо участвовали в ее создании, но внести кардинальных изменений в судьбу Божьего творения они не в силах» (Письмо к П. Хастингсу, сент. 1954 г. // Толкиен. Дж. Властелин колец. Спб., Амфора, 2002, с. 1120–1121). Единственная молитва в это эпопее — это обращение Валаров (ангелов) к Единому за помощью при падении Нуминора в «Сильмариллионе».
— Какое самое любимое Вами место в Библии?
— Слова Христа «Я с вами днесь и до скончания века» (Мф. 28:20). Я всегда вспоминаю эти слова, когда в очередной раз слышу разговоры о том, как все плохо в нашей церковной жизни. В такие моменты радостно сознавать, что Церковь держится не нашими делами, а верностью Христовой. Христианство — это не договор, в котором неверность одной стороны предполагает расторжение договора и освобождает от обязанностей другую сторону. Евангелие — это Завет, Завещание. А завещание — в отличие от договора — основывается не на двух, а на одной-единственной воле — воле Завещателя. Поэтому неверность человека Богу не может уничтожить верность Бога человеку.
— Можно ли считать изображение Христа на Туринской плащанице иконой?
— Думаю, что нет. Потому что икона — это не фотография и не картина. Икона не столько воспоминание о прошлом, сколько напоминание о грядущей Славе, о преображенном космосе. Икона являет нам Христа и Его святых как уже причастных Царствию Божию.
Поэтому у церковномыслящих людей есть определённое недовольство официальной иконой блаженной Матроны Московской: она там изображена слепой, с закрытыми глазами. В жизни она и в самом деле была слепа, но икона-то являет нам человека в спасённом состоянии, в том Царстве, где всякая слеза стёрта с лица человека.
Я помню, как был смущён, когда в конце 80-х годов Грузинская церковь канонизировала Илью Чавчавадзе — и он был изображён на иконе в очках. Я понимаю, что в жизни он носил очки. Но вижу здесь противоречие двух канонов: с одной стороны, в Царстве Божием ни костыли, ни вставные челюсти, ни очки неуместны. С другой стороны — лик святого на иконе должен быть узнаваем, и если очки входят в часть узнаваемого образа, то как обойтись без них?
Впрочем, противоречие это не ново. Считается ли лысина физическим недостатком? — Да. Будут ли физические недостатки в Царстве будушего века? — Нет…. Но Иоанн Златоуст на иконе представлен с характерной залысиной…