Овердрайв
Шрифт:
В остальном внутри пси должен сидеть тот, кого он ищет.
Ты видишь все, что он делает. Ты знаешь, почему он это делает. Ты чувствуешь то же самое, что и он. Задача — понять мотивы, состояние сознания и предугадать дальнейшие действия. За свою почти пятнадцатилетнюю карьеру я впускал внутрь себя столько различной пакости, что мог бы диссертации писать. Но я, увы, не научный работник, а лишь пси высокой квалификации. Мои данные принципиально не проверяются, поэтому лишены научной ценности.
Когда ты на контакте, то есть два способа все испортить: включиться и отключиться. Если ты отключаешься, то превращаешься
Но если ты перестарался и включился…
Все. Эти убийства и мотивы теперь твои. Ты помнишь их до мелочей и хоть и знаешь, что совершал их не ты, не веришь в это. Как можно поверить, если прекрасно помнишь, как держишь нож, а рядом умирает девушка, зарезанная тобой? Когда на твоих глазах во всех чертовых подробностях умирают люди, а ты мало того, что ничем не можешь им помочь, мало того, что чувствуешь все, что чувствуют они, так еще и уверен, что это твоя вина…
Это несколько выбивает из колеи, да.
Настолько, что пси, включившийся на контакте, практически не пригоден для дальнейшей работы.
Шансы есть, конечно. Но по факту почти все включившиеся пси бросают практику. Этот ужас никто больше никогда не хочет переживать. Оттуда появляются нервы и чрезмерная старательность — что дает гарантию ошибок, перестраховки и высокий шанс повторного включения.
Я подал в отставку после случая с Дэнни.
Но видит Бог, я знал, что если не вынесу себе мозги свинцовой дозой, то не оставлю практику.
Хотелось бы, знаете, кое-кого найти.
Под вечер позвонил Хоббс.
— Есть успехи?
— А у тебя? Где фотографии?
— Ну… — он замялся.
— Не удалось, да?
— Увы.
— Хоббс, — говорю. — Мне нужна информация по одному парнишке, который там погиб. Белый, светлые волосы. Невысокий. Почему-то я упорно зову его «Билли», хотя уверен, что зовут его иначе.
Хоббс некоторое время помолчал. Затем осторожно спросил:
— Что-то не так?
— Все нормально, — соврал я. — Работаю. Просто именно этот мальчик… почему-то именно он был важен для «клиента».
— Из-за одного взорвали весь автобус?!
— По большей части, да. Но не думай, что этот хмырь об этом жалел.
— Не сходится, — возразил Хоббс, чуть подумав. — Я четко вижу дату и время, четко вижу минимум четверых виновников. И уверен, что следующую цель они тоже взорвут.
Я потер виски. Мой напарник не самый сильный пси, но еще никогда не ошибался. Но и в своих ощущениях я был уверен.
— Ладно. Все равно поищи мне этого мальца. Маловато примет, я понимаю.
— Спрошу у заказчика. Через фараонов было бы удобнее, но для дела можно и побыть бестактным. Ты точно в порядке?
— Все отлично. А согласись, Хоббс, хорошо было бы все наши компьютеры объединить в одну общую сеть, чтобы можно было быстро обмениваться данными и иметь к ним полный доступ, правда?
— Фантазер.
Сказал Хоббс и облегченно рассмеялся. Поверил, что со мной все в порядке.
Но я не в порядке.
Я и Хоббс начали частную практику в прошлом году. Когда мы раскрыли первое дело, пресса, разумеется, тут же с ума сошла. О нас писали в каждой газете, нас приглашали на телевидение, мы давали интервью и автографы, а какой-то экзальтированный писатель объявил, что будет писать о нас книгу. Уверен, что все это было раздуто Хоббсом, он всегда был отличным дельцом и неважным пси.
Тигр бизнеса, чтоб его.
Дело о взрыве могло поднять наш авторитет до заоблачных высот. Мой жадюга-напарник уже давно всерьез подумывал о собственном шоу на телевидении, а последний наш успех сделал эту мечту реальностью. Рейтинг, поначалу высокий, стремительно шел вниз, — работа пси на самом деле не очень зрелищна, — но репортер с камерой все еще бегал за нами в офисе, преследовал нас на улице, когда мы с поддержкой полиции шли брать очередного мерзавца. Снимал он по большей части Хоббса. Меня это устраивало. Я не очень любил всю эту шумиху, в отличие от моего коллеги. Держу пари, он всегда мечтал о пластиковых фигурках Кельвина и Хоббса, которые покупают дети и потом играют в пси, побеждая преступность. Супергерои, от которых не скроется ни один злодей. Вот раскроем это дело, и нам останется только сочинить себе клоунские костюмы, — супергероям они вроде как полагаются.
Правда, нужны ли супергерои, если нет суперзлодеев?
Уверен, нас еще не грохнули лишь потому, что мы всегда работали по отмороженным одиночкам, ни разу не перейдя дорогу мафии или другим серьезным ребятам.
Так кому куда впёрлись такие супергерои? Моего Дэнни никакой герой не спас.
Всю ночь я думал над этим.
Это очень мешало распутывать след.
Поэтому я решил просто покурить с чашкой кофе и ни о чем не думать. Но мысли упорно возвращались к работе.
— Вянет лист, проходит лето, иней серебрится, — затягиваюсь. — Юнкер Шмидт из пистолета хочет застрелиться.
Декламация всякого дурашливого бреда — лучший способ сбить образы.
В последнее время это мне не помогает.
Я работал по одному садисту, который убивал детей. Просто убивал. Его радовал сам момент смерти, ему нравилось наблюдать за их ужасом и медленно угасающими жизнями. Множество маньяков, которых я выслеживал, в глубине души осознавали, что они такое, боялись своих действий после того, как их совершали, они придумывали себе сотни оправданий, винили в своих психозах кого угодно. Внутри них постоянно шла борьба человека и зверя, сидящего внутри, и зверь неизменно побеждал, а когда он, насытившись, забирался в свое логово, человек пытался придумать, почему он позволяет зверю побеждать.
Этот был не таким. В его сознании я ни разу не увидел хоть какой-то крупицы раскаяния.
Время было названо неделю назад. Всю неделю мы топтались на месте, — я никак не мог ни за что уцепиться. И не только я, весь отдел не мог уловить ни одной эмоции, относящейся к делу. Но, когда оставались считанные часы, меня вдруг прорвало.
Меня проткнули штыком и бросили умирать где-то в лесу. Я не умею останавливать кровь, а даже если бы и умел, — мне очень, очень страшно и больно. Как будто вокруг меня что-то лопнуло, — в ушах звенит, движения заторможены. Я вижу машину. Красный ховер Х12, не могу разобрать номера. Я не знаю, зачем я сел в эту машину, вспоминать не буду, мне не до того, потому что страшно и впервые в жизни приходит понимание, — это конец. Я умираю. И умру.