Овердрайв
Шрифт:
Вру, конечно. Я просто боюсь.
Но девчонка с коляской тоже есть. Я, может быть, ей жизнь спасаю.
Солдат за мной откровенно мается, но виду не подает. Все эти сложности ему явно неприятны, хотя я делаю все, чтобы сложностей был минимум. Покорно иду, не убегаю между ховерами, колясками прикрываясь. Но все равно Солдат выглядит недовольным.
Его тоже понять можно. Вокзал недалеко, но все равно это напрягает, — вести меня под стволом, спрятанным в кармане кожаной куртки, четыре квартала. А руки чешутся пристрелить. У таких людей всегда чешутся руки.
Но на вокзале слишком
Сидели на даче Сочина. Пили.
Сквозь туман в голове и сигаретный дым слышу:
— Пацаны, это все вахуй поганый. Надо дальнобой брать, потому что затрахало эти тачки толкать за копейки.
Все и так работало. Мы садились в ховер, — не дорогую иномарку, такие редко бомбят, но и не в «шестьсот шестую», конечно, — доезжали куда-то, потом водитель выходил из тачки, где его эффективно прибивали. Не всегда чисто, но зато с гарантией. И салон чистый. Потом роешь ямку два на четыре, — я настаивал, хотя Сочин и Левчик давно бы забили, одурев от безнаказанности. Идиоты. Только я за них и думал о мелочах.
В последний раз едва номера прошить не забыли.
Но показалось мало.
Оно и правда, сколько там выручишь за «скай-фокус» или еще какой-нибудь «ДиЛориан», тем более, что толкали их каким-то ублюдкам за четверть цены, не больше. Фермерам или на запчасти. И все равно, их еще продать надо было, а это время. Вот Сочин и решил брать дальнобой. Мое мнение утонуло в тумане, который обволакивал голову, и выдохнул я только дым и слова:
— Хорошо. Давай детали.
Надо было все продумать.
А это была моя работа.
Деталей, разумеется, нет. Есть только желание грабить скоростные фуры.
Слушай, — говорю, пьяно усмехаясь, — так не пойдет. Мы берем дальнобой, там плазма и все такое, — Сочин кивает, — а девать ее куда? Опять на дачу? Разгружать, все такое, а потом куда? В «Эльдорадо», — магазин у нас такой есть, — примите, мол, моники размером в полстены, все такое.
— Ты запарил, «все такое», — Сочин злится, наливает себе. — Давай грузчиков наймем, так, что ли?
— Философ дело говорит, — подает голос Левчик. — Пусть сами водилы и таскают свои плазмы… все такое.
Сочин и Левчик ржут. Левчик угорает со своей собственной шутки, Сочин от нарисовавшейся в его голове картины, как дальнобойщики разгружают для нас фуру. Я имел в виду совсем не это, я хотел их отговорить, но сказал:
— Ага. О том и толкую.
Сочин за какие-то два года из пацана, воровавшего магнитолы и стекла с ховеров, превратился в уважаемого пахана. Я этой фразой, — пошлой и тупорылой, как будто я это не я, а репортер, над делом причитающий, — начинаю исповедь на пластике. В принципе, так и было. Ему даже серьезные авторитеты боялись перечить. Боялись — значит, уважали.
Да, еще. Я слукавил.
Я и сейчас помню все ховеры, которые мы брали.
Белая «сто девятая». Серый «ниссан прайд», — водилу Левчик задушил струной, музыкант херов, а тот перед смертью возьми да обделайся. Хрен его знает, каким таджикам Сочин тогда поручил салон отмывать, но больше водил в салоне убивать зареклись. Красная «ноль девяносто девятая»; рулевой побежал. Я тогда схватил ствол и хотел в ногу выстрелить, а выстрелил почему-то между лопаток, водитель упал как-то так… своеобразно, что ли. Как будто после выстрела сразу умер. Но Левчик потом долго над ним куражился. Черт его, я не смотрел, живой он был или так, ради веселья пацаны ураганили.
Все оно как во сне, как будто не со мной было. Я ж нормальный человек, правда. Никто не поверит, я знаю, и этот вот, кто со мной впритирку, у которого ТТ9 в кармане, он тоже меня за человека не считает. Наверное, когда сидят в зале суда такие, как я, и говорят, — люди, я нормальный, серьезно, просто запутался, — каждый думает: охренеть запутался. Восемь трупов, — он запутался. Но это действительно так.
Вообще, это бред, — ведет меня Солдат под прицелом, как будто это в детективе. Да убил бы он меня без разговоров, если бы это было в реальности, а пластик лежал бы в камере хранения до второго пришествия, или открыли бы как-то, подобрали бы код. Я здесь не единственный, кто с электроникой дружит. Нашли бы кого-то.
Так что это все сон.
И тогда, когда вязали одному деду руки, арматурой пробили череп и горло перерезали, — это тоже сон. Я двадцатичетырехлетний специалист компьютерных технологий и разработчик консольных интерфейсов. На мне не может быть восьми трупов.
Но почему-то я помню. «Мицубиси тайфун». «Финли ноль девять». Еще один «тайфун», его так и не удалось продать, кроме некоторых запчастей, и его скелет гнил на даче Левчика, как гнил в лесах скелет его хозяина пятью километрами дальше.
Зря мы это.
Нет, я правда раскаиваюсь.
Точнее, я сожалею. Я жертва обстоятельств. Сочин иначе убил бы меня, а я и сейчас не хочу быть убитым.
И последний ховер. «Нива». Отечественный ховер, поеденный ржавчиной и побитый временем. Зачем мы его брали, я не знаю. Понятия не имею, куда Сочин собирался его пристроить.
Именно бессмысленность последнего дела и сломала меня. Перебил ИД, надвинул шапку — и ночью ушел. Через время сделал пластик, — не знаю, наверное, как какой-то спасательный круг, который все равно нихера не поможет тому, кого топят. Я снимал и писал, — то ли для анализа работы, чтобы впредь работать чище, то ли готовился к таким случаям, зная, что конец наших преступлений неминуем. Помимо этого скинул содержимое пластика в междусеть на дроплинк, и по первой команде информация станет общим достоянием. Когда я был студентом, я искренне, считал, что информация должна быть общим достоянием.
И, конечно же, подтвердил свои убеждения делом. По пьянке растрендел незнакомым харям, наверное, даже показывал кому-то. А утром, поняв, что сотворил, закрыл пластик на вокзале и залег на дно. Бородень отрастил, волосы перекрасил.
Чтобы через пару дней меня нашел Солдат.
Я очень не хочу умирать.
Мне даже не страшно. Это усталая обреченность теленка, которого ведут на убой. Я устал бояться, устал, понимаете? — хочется крикнуть мне и завыть, упасть на асфальт и закрыть ладонями лицо, как будто мне пять лет.