Овернский клирик
Шрифт:
Пока он болтал, я внимательно присматривался к одному из детин, который стоял всего в трех шагах. У него был меч – очень хороший меч. Тем временем Пьер не спеша поднял «посох» и крутанул его над головой. Над поляной пронесся ветер. Роберто де Гарай нахмурился:
– Ладно, хватит! Отдавайте золото, поганые попы! Не бойтесь, оно пойдет на богоугодное дело – мы раздадим его нищим и вдовам, которых вы ограбили.
– Мы согласны! Только не убивай нас, достославный де Гарай!
Ансельм быстро сунул мне в руку свой посох и, низко
– Вот так бы сразу! – де Гарай довольно хмыкнул и ударил себя кулачищем в грудь. – Я – благородный разбойник! Я защищаю народ от всякой знатной сволочи и от жадных попов. Я… Ладно, кидай кошель, поп!
Ансельм кивнул, и его рука на миг исчезла под ризой. В то же мгновенье Пьер оглянулся и шепнул: «Сейчас!»
Что значит «сейчас», я догадался сразу. Ансельм выпрямился, рука резко дернулась, и вокруг шеи благородного разбойника обвился тонкий кожаный ремень. Рывок – и де Гарай уже лежал на траве, а брат Ансельм стоял над ним, держа в руке кинжал – тот самый, с белокрылым аистом.
– Назад, сволочи! Иначе зарежу вашего вожака!
Над поляной вновь пронесся ветер – брат Петр сшиб с ног двух ближайших разбойников. Начало оказалось неплохим, и я покрепче сжал в руке посох. Детина, которого я облюбовал, успел поднять меч, но удар по запястью заставил его выронить оружие. Миг – и в моей руке оказалась еще теплая рукоять. Сердце дрогнуло – меч! Я поднырнул под взметнувшуюся над моей головой дубину и ударил что есть силы… плашмя. Следующий удар попал по чьей-то лапе, затем я взмахнул оружием над самой головой какого-то верзилы, заставляя его присесть, и тут же двинул его башмаком в зубы.
Над поляной стоял вопль. «Посох» брата Петра летал над головами – и по головам. Между тем брат Ансельм стоял над поверженным де Гараем, со свистом вращая в воздухе кнутом. Я заметил, что еще один разбойник с мечом подбирается к нему сбоку, и поспешил оказаться между ними. Меч у негодяя оказался подлиннее моего, но пользовался он им приблизительно так же, как дубиной. Увидев меня, он решил как следует размахнуться. Мысленно похвалив его за столь своевременное желание, я двумя быстрыми ударами – под коленку и по руке – заставил его с визгом покатиться по земле, выронив оружие, которым тут же завладел Ансельм.
Этого хватило. Разбойники с воплями разбежались, оставляя нам благородные трофеи – два меча, полдюжины дубин и своего храброго вожака. Кое-кому досталось крепче, им пришлось не убегать, а уползать, но преследовать мы никого не стали. Наконец шум стих, и я, тяжело вздохнув, бросил меч на землю.
– Брат Ансельм, положите оружие!
Итальянец сверкнул белоснежными зубами – похоже, схватка доставила ему немалое удовольствие – и с сожалением положил меч. Кинжал он умудрился спрятать еще раньше.
– Мир вам, братья. – Я оглядел поляну и удовлетворенно вздохнул. – Восславим Господа и Святого Бенедикта за то, что удержали наши грешные руки от убийства.
– Аминь! – Пьер отбросил ногой чью-то дубину. – А жидковаты тут они есть!
– Вы… не ранены, братья? – оглянулась Анжела, все это время неподвижно простоявшая на месте со своим игрушечным стилетом. – Я… я просто не успела… не успел…
– Да чего там, брат Октавий! – достойный брат Петр явно принял «не успела» за обычную оговорку, на которые и сам был мастер. – Всего и делов-то! И вы, отец Гильом, напрасно рисковать! Напрасно меч брать.
– Да, напрасно. – Я почувствовал страшную слабость. Двадцать лет я не держал в руках оружие и думал, что этого уже не случится никогда. Конечно, для Андре де Ту такая стычка – просто крысиная возня, разминка перед ужином, но для брата Гильома это слишком. Даже очень слишком…
– «И, сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, – удовлетворенно проговорил Ансельм, сворачивая кнут, – и овец, и волов; и деньги у меновщиков рассыпал…»
– Брат Ансельм, – вздохнул я. – Нам нечем гордиться. Драка с мужичьем – не доблесть для бенедиктинца. К тому же вы все-таки взяли с собой кинжал.
– «…а столы их опрокинул…» Отец Гильом, вы справедливо осудили мое грешное пристрастие к оружию, но все-таки не запретили брать его.
Я вновь вздохнул. Паршивец точно уловил нюанс.
– Я отправлю вас к отцу Бернару, брат Ансельм. Он поставит вас главным чистильщиком корыт в свинарнике. В Клерво просто обожают молодых нахалов, начитавшихся Ареопагита.
– «И он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему», – невозмутимо отреагировал итальянец. – Интересно бы побеседовать с отцом Бернаром…
Я представил себе Ансельма пред светлыми очами гипсового истукана и хмыкнул. Между тем Пьер уже принялся как ни в чем не бывало собирать хворост.
– Они не вернутся, – походя заметил он, легко пнув нашего пленника башмаком. – Я знать этих мужиков! А хорошо вы, отец Гильом, мечом махать… махнуть… размахнуть…
При этом он вновь врезал благородному разбойнику между ребер. Послышался испуганный писк.
– Именно что «размахнуть», – я на миг забылся. – Брат Петр, чтобы работать мечом, нужно каждый день тренироваться – и побольше, чем мы молимся! Встать с рассветом, пробежаться, облиться водой – и за дело. Если бы на нас напали не эти обормоты, меня уложили бы с ходу… И не бейте пленного – это не полагается.
– Враги – это те, кто объявил нам войну или кому мы объявили войну по всем правилам и обычаям, – вставил Ансельм. – Остальные же суть воры и разбойники, на которых закон не распространяется. Так, кажется, в кодексе Феодосия?
– А может, отпустим его, братья? – внезапно предложила Анжела, молча слушавшая нашу беседу.
Пьер даже засопел от возмущения, но де Гарай, вдохновленный этим предложением, дернулся и приподнял голову – большее не позволяли сделать веревки, которыми опутал его Ансельм.