Овернский клирик
Шрифт:
– Да, да! Отпустите меня, святые отцы! Не отдадите же вы меня стражникам. Это не по-христиански!
Ансельм скривился, но я был уже готов согласиться. В самом деле, не тащить же этого заступника вдов и сирот в Памье!
– Отпустите меня, святые отцы! Отпустите! Я прикажу своим парням никогда не трогать монахов из Сен-Дени…
– Что?! – мы с Ансельмом разом переглянулись. Болвана подвел язык – в его присутствии мы ни разу не упомянули наше аббатство.
– Сын мой, – вздохнул итальянец, подходя поближе к благородному разбойнику. – Исповедайся нам, отцам твоим духовным. Поведай, какая сволочь натравила тебя на трех мирных братьев из обители Святого Дионисия?
Пьер, сообразивший наконец, в чем дело, нахмурился и сжал кулачищи. Это не укрылось от нашего пленника.
– Всечестные отцы! – возопил он. – Видит Господь, ничего не знал, не ведал! Случайно встретил вас на тропе, клянусь Святым Христофором и Святым Бонифацием, и святым Рохом!
– Богохульствует, собака, – вздохнул Ансельм. – Отец Гильом, вы бы…
Я понял. В иное время, конечно, я бы не стал потакать подобному, но теперь речь шла не только о моей голове.
– Брат Октавий. – Я повернулся к Анжеле. – Не пройдетесь ли вы со мной для небольшой ученой беседы?
– Но… – Девушка настороженно перевела взгляд с ухмыляющегося Пьера на невозмутимого Ансельма, который уже успел выломать пару длинных гибких прутьев. – Братья… Что вы…
– Муки телесные, – наставительно начал итальянец, – не менее мук душевных ведут грешника к просветлению.
– Ага, – подтвердил довольный Пьер. – Кому-то сейчас надлежит просветиться!
Я порадовался грамотно составленной фразе и отвел «брата Октавия» подальше от поляны. В спину нам ударил вопль – просветление грешника началось.
– И все-таки вы такие… – Девушка дернула плечами и отвернулась. – Добрые!
– Я отвечаю за этих двух ребят, – я вздохнул и поморщился – новый вопль просветляемого резанул уши. – Мне надо вернуть их в Сен-Дени живыми. На войне – как на войне. Не хочу напоминать, дочь моя, что было бы, попади вы к этим защитникам бедняков.
Теперь вопли следовали один за другим – видимо, просветление пошло в две руки.
– Наверное, это то же самое, что попасть в руки стражников. – Девушка резко повернулась и сбросила капюшон. – Не отводите глаз, отец Гильом! Могу снять ризу, и показать – меня ударили ножом. К счастью, я все-таки дочь жонглера и смогла увернуться, осталась лишь царапина. Эти стражники…
– …Ничуть не лучше разбойников, – кивнул я. – Увы, и так бывает.
– Ничем не лучше вас! – отрезала девушка. – Вы и этот барич много говорили о том, что положено монаху. Но я видела его с кинжалом, а вас с мечом.
«Баричем» она окрестила Ансельма. В наблюдательности ей не откажешь.
– Мне жалко лишь Пьетро, – помолчав, добавила она. – Вы сделаете из него такого же бездушного лицемера…
Я вздохнул:
– Да будет ваша жалость, дочь моя, проявлена лишь на известном расстоянии.
Вопли слились в один, и я подумывал отойти подальше, дабы окончательно не расстраивать Анжелу, но внезапно наступила тишина.
– Отец Гильом! – послышался голос Пьера. – Он просветился!
На поляне мы застали горящий костер, возле которого сидели Пьер и Ансельм. Сломанные прутья валялись в сторонке, а бесстрашный разбойник, всхлипывая, поправлял штаны.
– Говори, сын мой, – велел итальянец. – Поведай о грехах своих.
– Они… – начал де Гарай и вновь всхлипнул. – Они сказали, что трое толстопузых… то есть братьев из Сен-Дени несут с собой мешок золота. А взамен мне велели убить одного. Только одного, клянусь!
Я мельком взглянул на Анжелу. Та сжала губы и отвернулась.
– Только одного! Который самый старший!
– И кто тебе велел, сын мой? – подбодрил разбойника Ансельм.
– Н-не знаю.
Итальянец вздохнул и потянулся к пруту.
– Знаю! Знаю! Жеанар де Юр! Он – викарий епископа. Мы платим ему за помощь… Святые отцы, пожалейте!
С минуту я раздумывал. Конечно, показаний храброго защитника сирот хватит, чтобы начать следствие против викария. Но этот де Юр наверняка будет отпираться, а епископ заявит, что он ничего знать не знал.
– Пусть идет. Развяжите его, брат Ансельм!
Итальянец удивленно взглянул на меня, но повиновался. Разбойник вскочил, накинул кафтан, но уходить не спешил.
– Святые отцы, – вздохнул он, испуганно оглянувшись на темную стену леса. – Будьте добрыми до конца! Разрешите побыть с вами до утра. Клянусь, мои ребята вас больше никогда не тронут. Но не прогоняйте меня в лес!
– Ты чего, темноты боишься? – невозмутимо поинтересовался нормандец.
Вопрос был составлен абсолютно верно, но де Гарай, по-видимому, плохо знал латынь. Ансельм хмыкнул и повторил вопрос на «ланг д’ок».
– Да! Да! – разбойник внезапно рассмеялся. – Я очень боюсь темноты! И если вы не убийцы, не прогоняйте меня сейчас!
Тон его мне не понравился. Де Гарай действительно чего-то боялся – не темноты, но того, что в ней скрывалось.
6
Я приказал дежурить по очереди. Отважного де Гарая мы решили связать и уложить подальше. Несколько раз я пытался узнать у разбойника, что может нам грозить, но в ответ слышал лишь странный, нервный смех. Все это не настраивало на благостный лад, а кроме того, меня по-прежнему не покидало чувство опасности. Что-то здесь было не так. Разбойник не должен бояться ночного леса!
Я решил дежурить первым и присел к огню, время от времени подкидывая мелкие сухие ветки. Меч лежал под рукой, хотя я молил Творца, чтобы оружие больше не понадобилось. Этим вечером случилось страшное – брат Гильом на несколько минут исчез, а из мертвого мрака забытья воскрес граф де Ту – задира и весельчак, который просто удовольствия ради перерубил бы всех этих придурковатых увальней. Перерубил – а потом долго чистил бы меч, оскверненный кровью мужланов. Я вовремя загнал мертвеца в небытие, но он был готов вернуться…