Овертайм
Шрифт:
Но ни в одной из раздевалок не кормят, а в «Детройте» есть обеды. Их приносят по инициативе ребят. Дело в том, что мы тренируемся достаточно поздно по сравнению с другими командами, обычно раньше одиннадцати не начинаем, и игроки не успевают получать трехразовое питание. Поэтому мы решили сами организовать обеды за свой счет. У нас высчитываются какие-то деньги с каждого пэйчека, то есть зарплаты, но это не обязаловка.
Когда мы начали обживаться в Вест-Орандже, в нашем доме появились разные люди, некоторые из них в дальнейшем стали друзьями, с другими пришлось расстаться. Поначалу, конечно, нас окружали люди из эмиграции, потому что отсутствие языка не позволяло общаться с американцами, а до свободного приезда старых приятелей из новой России оставалось еще два года. Эмигранты знакомили нас с городом, правилами жизни в нем, правда, со своей колокольни — они по-своему видели американскую
Некоторые из них занимали высокое положение в Советском Союзе, имели там какой-то вес и вдруг оказались в похожей со мной ситуации. Но мне все же было полегче, потому что моя работа, даже по американским меркам, хорошо оплачивалась. Мой и их заработки были несравнимые, а деньги сильно влияют на моральное состояние. Каждый из нас строил свою жизнь заново, но разница состояла в том, что им приходилось все время выкручиваться. Поэтому и цели виделись по-разному. Одни хотели мне от всей души помочь, другие хотели привлечь меня к какому-то бизнесу, так как мое имя и финансовые возможности открывали перспективы и для них. Мне казалось; вот люди, которые уже столько лет здесь живут, они внушают доверие, тем более они так уверенно рассказывают, что знают про бизнес все вдоль и поперек.
Магазин деликатесов в Нью-Йорке на Пятой авеню я открыл с подачи одного нашего нового знакомого, войдя в бизнес, который, в принципе, должен был давать хороший доход, но в итоге ничего не приносил. Я ничего и не потерял, но дело не в этом, я подумал, что подобный бизнес не для меня. Невозможно заниматься любой финансовой деятельностью, не имея над ней полного контроля. Лишняя головная боль мне в то время была совсем ни к чему, поэтому и пришлось расстаться с этим бизнесом. Расстаться и со многими людьми. Не то чтобы я с ними попрощался навсегда или разругался, сама жизнь нас развела. Как бы то ни было, становление в новом обществе, в новой жизни прошло более или менее ровно, без больших срывов. Была еще одна встреча, и привела она меня не в бизнес, а в церковь.
У нас, в Нью-Джерси, с командой работал журналист Герри Торн, он сейчас один из ведущих комментаторов ESPN. Герри проникся ко мне симпатией и однажды рассказал, что у него есть русские приятели — симпатичная семья. Герри нас и познакомил. Действительно, настоящие русские люди, Нина и Ростислав Цитовичи, которые оказались в Америке давно, им за 60 лет, у них дети почти наши ровесники. Они, как и большинство русских людей за рубежом из старой эмиграции, постоянно ходят в церковь. Тогда нам все это казалось совершенно необыкновенным. В Нью-Джерси, точнее, на границе штатов Нью-Джерси и Нью-Йорк, замечательный православный храм. Время летит быстро, но хочу напомнить, что мы уезжали из Советского Союза и считали себя настоящими советскими людьми, следовательно, были атеистами, а стали прихожанами этой Покровской церкви. Когда родилась Настенька, мы ее там крестили, а так как Лада оказалась некрещеной, крестили и ее. Ростик и мама Нина стали для Лады крестными родителями. Меня же крестили в детстве, тайно, как и многих детей в России. И хотя мой отец — простой рабочий, все равно полагалось факт крещения скрывать.
Рядом с церковью русское кладбище, где похоронены многие люди с известными именами. Именами, которые проходили через историю нашего государства.
В семье Ростика нам всегда были рады и хотели помочь. Мы каждый год отмечали у них Пасху, тогда в их доме собиралось много русских людей из старой эмиграции, которые держатся друг друга. Это счастливые минуты — общение с людьми, сохранившими чистый русский язык, с людьми, которые чтят и любят Россию, болеют, переживают, все время следят, что происходит на Родине, на которой многие из них, кстати, никогда и не были. Через церковь они стараются помогать России: собирают какие-то вещи и отправляют их неимущим, хотя сами в большинстве люди небогатые. Им Америка дала дом, работу. Но они не забывают, что есть Родина. Церковь расширяется, так как в Нью-Йорке и Нью-Джерси появляются теперь состоятельные русские, которые могут делать для нее большие пожертвования.
Многие ребята, попавшие в НХЛ из России, сразу же купили себе дома или начали строить новые… Жизнь здесь такая, что ты не знаешь, где будешь завтра. Мало кто в НХЛ проиграл с первого до последнего дня в одной команде. Даже великий Грецки, даже любимец зрителей Мессьер. Когда тебя меняют и надо куда-то ехать, дом приходится сдавать жильцам, а что с ним еще делать? Или продавать? А в это время рынок может пойти вниз — ты потеряешь деньги. Мы выбрали в Нью-Джерси дом недорогой, я уже говорил, кондоминиум, и прожили в нем уже восемь лет. Поэтому у нас есть, что называется, «явка» в Нью-Джерси, куда мы можем приехать в любой момент и откуда я могу «танцевать, как от печки», когда придется искать работу после хоккея. Новый город, новый дом или новая квартира — это все здорово отвлекает. Переезды — ужасное занятие, но если ты получил новую работу, то переезд тоже часть бизнеса.
Рассказывая о первых годах в Америке, я не могу не вспомнить о моем самом надежном партнере в ЦСКА, сборной СССР, о моем когда-то лучшем друге — Алексее Касатонове. Не сказать об этом — значит соврать.
У нас с Лешей Касатоновым разница в возрасте всего полтора года. Я уже играл в основном составе армейского клуба, когда его привезли из Ленинграда как перспективного и молодого, 19-летнего. Мы с Лешей как-то сразу подружились, и в Москве он долго жил у меня. А на сборах мы с ним делили один номер. Его вещи стирала моя мама, а когда мы возвращались домой, готовила и кормила нас, как братьев. Мы и были, как братья, и когда гуляли по Москве, то куда бы ни заходили, в бар или в ресторан, если одного из нас нет, то спрашивают: видят меня — а где же Леша? Его — где Слава? В свое время, когда Виктор Васильевич меня разлучил с петровской «тройкой» и стал создавать новое звено «Жлуктов — Капустин — Балдерис», он планировал меня поставить вместе с Сережей Бабиновым. Но я предложил Виктору Васильевичу объединить нас с Лешей, мы друзья и будем друг за друга стеной стоять в защите. На что Тихонов ответил, что нам еще рано играть вместе, мы еще слишком молодые. Но со временем все же объединил нас в пару. Так мы росли, помогая друг другу и в игре, и в жизни. То, что нас связывала близкая дружба, наверное, помогло нам стать ведущей парой защитников в мире почти на все 80-е годы.
Многое в жизни случалось, многое пришлось пережить вместе, но когда ко мне начали попадать Лешины интервью, которые он принялся раздавать после того, как вернулся в 95-м в Москву, я две или три ночи не спал, думал, что же это такое? В памяти ведь сохранились минуты, предать которые, кажется, невозможно… Например, мы поехали в отпуск в военный санаторий в Сочи, нам было по двадцать лет, может, чуть больше. Ужинали в ресторане «Кавказский аул», Леша отошел, вдруг слышу какой-то шум, выбегаю и вижу: Лешу окружили несколько человек и дело явно идет к драке. Мы встали спина к спине, прибежали еще несколько кавказцев, кто-то из них достал ножи. Никто не пришел к нам на помощь, потому что против нас была серьезная банда — все стояли и смотрели, чем это кончится. Мы дрались около огромного дерева, которое растет перед входом в ресторан. Была секунда, когда кого-то из нас могли просто убить. Мы отбились, сломали кому-то из главных челюсть, потом бежали через кусты, они за нами гнались. Нас хотели судить как зачинщиков драки, но, на счастье, нашлись свидетели — это нас спасло.
Я помню, как получил «Волгу» и мы отправились с Лешей на ней в Прибалтику выручать нашего приятеля, который оказался там «на зоне». Это в то время, когда, узнай начальство, что мы, комсомольцы, игроки сборной, приехали «на зону» к другу… Есть, есть на свете вещи, которые не поддаются никаким тестам.
Мы с Лешей отдыхали всегда вместе, даже с его будущей женой я их познакомил. Если бы мне в то время сказали, что я буду читать Лешины высказывания о том, какой я плохой друг, я в такое никогда бы поверить не смог. Мы не только жили в одной комнате, вместе ели, вместе играли, мы прикрывали друг друга. Если кто-то Крута «обижал», Макара или Ларика, огромный, не огромный — неважно, бежали им на защиту. Леша был и для мамы моей, и для отца членом семьи. Бывало всякое. И недопонимания, и разборки какие-то, и обиды, но ничто, никакие ссоры не идут в сравнение с тем, что прожито. Леша знал всю мою жизнь, каждый мой шаг, я ничего от него не скрывал. И вот журналист спрашивает у него: «Вы поругались со Славой из-за Тихонова?» Он отвечает: «Я не хочу к этому возвращаться, но, в частности, да, из-за Тихонова». А я все думаю, из-за чего и почему?
Вспоминаю наш последний год в ЦСКА. Летом 1988 года мы вместе отдыхали в Ялте, вместе летели на награждение олимпийцев в Кремль, готовились к сезону. Потом декабрь, поездка в Америку, когда я думал, что меня здесь оставят; мои знакомые нас возили по магазинам — после серии у нас было три или четыре свободных дня. Мы, как всегда, жили в одной комнате, вместе отметили окончание серии. Летели в самолете рядом, полет долгий, мы, как обычно, сели с Лешей в последний салон, играли в карты, пили пиво, трепались. Но в аэропорту я дал интервью «Московскому комсомольцу», и с тех пор я Лешу ни разу не слышал. У нас не произошло никакого выяснения отношений, просто вышло так, что Тихонов оказался для него гораздо дороже. Я все хотел понять, где у нас получился разрыв? После выхода статьи ни одного звонка… нет, пару раз я его слышал — на партсобрании, когда он вставал и говорил, что я предатель, что бросил команду в середине сезона, хотя прекрасно знал всю ситуацию: как меня мурыжили, как обещали, как обманывали. Я был потрясен, но потом решил: у каждого своя судьба и не всегда человек может быть сильным в любых ситуациях…