Овертайм
Шрифт:
Второй год в «Нью-Джерси» у меня начался неплохо, но через месяц я заболел воспалением легких, играл недолечившись. Потом, когда уже сил совсем не осталось, я занялся лечением. Болезнь отняла не один месяц и, конечно, испортила всю картину второго сезона.
Для меня это был ничем не примечательный сезон, рутинная работа. Самым замечательным событием года стало рождение Настеньки.
В первый отпуск мы в Москву не приезжали, были на то определенные причины: Лада проходила обследование у нескольких докторов, чтобы выбрать правильное лечение. Мы хотели ребенка, поэтому все лето решили посвятить главному делу нашей жизни. Съездили только в Пуэрто-Рико. Почему именно туда? Потому что это американская территория, не нужно виз, а мы еще не получили никаких документов, кроме американской рабочей визы в советском паспорте. Вся волокита с родным серпасто-молоткастым паспортом упростилась, когда нам сказали, что в Пуэрто-Рико можно ехать с американской визой. Так мы попали на этот карибский остров и не пожалели, а, наоборот, получили массу удовольствий. Отдых в Пуэрто-Рико — первый отпуск с женой за границей, нас вместе даже в Болгарию не выпускали. Жили мы в городе, где море кристальной чистоты, погода отличная, бассейны
В тот же отпуск мы отдыхали еще и во Флориде, прилетев в пятницу и рассчитывая уехать в воскресенье. Нас пригласил в гости вместе с Борисом Зосимовым и его одиннадцатилетней дочерью Леной хозяин виллы, парень из состоятельной американской семьи Дерек Зиф. Мы, воспитанники гостиниц в Ялте и Дагомысе, попав в семейный дом, оказались как в сказке. Свой пляж примерно в полкилометра шириной, большой бассейн, и весь дом уставлен старинными греческими амфорами. Приехали на два дня, а задержались на десять. Отдых получился абсолютно здоровый, безалкогольный, даже пиво не пили.
ЛАДА: В Пуэрто-Рико мы познакомились с очень приятным русским интеллигентным молодым человеком. А когда разговорились — шел 1990 год, и русский в Пуэрто-Рико был еще в диковинку, — оказалось, он скрипач из оркестра Ростроповича. Мы пообедали вместе с ним, а когда вышли в холл — навстречу идут Ростропович и Галина. Скрипач хотел нас представить, а Ростропович уже раскрыл объятья: «Галина, посмотри, это же Слава Фетисов!» Но больше всего меня потрясло, когда Галина, обняв Славу, сказала: «Мы читали «Огонек», мы так переживали за вас. Ну как вы? Ну, молодцы, наконец-то». Мы прекрасно провели вместе два последних дня отпуска. В последний вечер Ростропович был уставшим после концерта, и мы не пошли в ресторан, а заказали ужин к нам в номер. Посидели, Ростропович объяснял Славе, что нужно делать, пока молодой, как сохранять заработанные деньги. Для нас — ценные советы. Мы ведь никогда таких денег в руках не держали. Он говорил, как вкладывать деньги в недвижимость, как делать, чтобы деньги, которые ты зарабатываешь сейчас, работали на тебя после ухода из хоккея. Потом Славе описывал, как он уезжал из СССР. Кресел в номере, как обычно, всего пара, они достались Ростроповичу и Славе, а мы с Вишневской устроились на кровати. Сидели и шептались, о чем шепчутся все женщины. Она рассказывала о своих девочках, оказалось, что ее дочка Оля — болельщица Славы.
Прошло года полтора, Саша Могильный сломал ногу и приехал пожить к нам в Нью-Джерси. Пошли вместе в «Русский самовар». Подходит Роман Каплан: «Хочу вас познакомить с замечательным человеком» — и показывает на Ростроповича, который ужинал, как потом выяснилось, со своим зятем. Прошло столько времени, нам неудобно о себе напоминать. Вдруг Ростропович вскакивает: «Слава, ты что старых друзей не признаешь!» И опять мы вечер провели вместе. Могильный был потрясен величием и простотой знаменитого музыканта. Обменялись на прощание телефонами. Договорились созваниваться. Но просто так не возьмешь и не позвонишь, не скажешь: «Здравствуйте, давайте еще повидаемся». Но когда мы видимся — это дорогие минуты.
Для меня весь первый год в Америке как отпуск. Первый раз вечерами вдвоем, первый раз все лето свободное. На сборы не надо, тренироваться с командой летом не надо. Слава сам себя контролировал, играл в теннис и плавал, но все равно полностью три месяца вместе с мужем. В тот год Слава играл за сборную страны в Швейцарии.
Я полетела туда через четыре дня, что вызвало большое напряжение у руководства команды, когда меня увидели около автобуса сборной. Выглядело это ужасно смешно. Меня встретили в аэропорту представители из Швейцарской федерации хоккея, зарегистрировали в гостинице, потом отвезли на стадион, аккредитовали, выдали карточку «гость». И я пошла на игру. В перерыве мне подарили огромного мишку с эмблемой чемпионата, и после игры с этим мишкой я стою около автобуса и жду, когда ребята выйдут. Когда они меня увидели, лица у всех вытянулись, я не помню сейчас кто, но меня спросил: «А Виктор Васильевич знает, что ты здесь?» Я засмеялась: «Не знает, ну и что? Узнает. Я за свой счет приехала за мужа и за вас поболеть».
Я жила в пяти минутах от их гостиницы. Слава приходил ко мне, мы вечера проводили вместе, а к отбою он уходил, А потом уже, на банкете, я была единственной женщиной, которая сидела за советским столом. Этот банкет мы на Оллстарзгейме вспомнили. Слава хотел меня познакомить с Флери, а тот на меня смотрит и говорит: «Мы ведь знакомы?» Я отвечаю: «Конечно, мы знакомы. Мы оба были на банкете после чемпионата мира». Тогда Флери возмущался и пытался выяснить у Сережи Макарова: «Почему ты так играешь за русских? Носишься, как скорый поезд. Почему ты в «Калгари» так не летаешь?» Флери был капитаном «Калгари». Сережка говорит: «Ну ты и сравниваешь команды. Тут у меня полное понимание с партнерами».
Это был наш последний отпуск без Настеньки. А потом, когда команда уехала, мы остались со Славой в Швейцарии на две недели и объездили всю страну, начиная от французских кантонов, потом посмотрели итальянские, немецкие. Мы впервые чувствовали себя свободными людьми.
Вернулись в Нью-Йорк, из Нью-Йорка — в Пуэрто-Рико. Первый раз мы увидели острова с пальмами, океан необыкновенного цвета, песок, непохожий на наш Идешь в океан, вода теплая, как парное молоко. Время для отдыха считалось неудачное, июнь — самое жаркое там время. Выйдя из гостиницы в два часа дня, можно задохнуться. Впервые мы попали под тропический ливень и радовались как дети. Оделись к ужину: Слава в хороших брюках и рубашке, я прическу сделала, туфли на каблуках. Идем в ресторан. Жарко, прекрасное чистое небо, и вдруг на тебя выливают ведро воды, и не одно, а сотни, причем за пару минут. И опять небо чистое, ты через пять минут сухой.
Потом Флорида. Огромный дом на Вест-Палмбич. Оттуда отправились в знаменитый Диснейуорлд вместе с Борей Зосимовым и его дочкой. Конечно, попали туда во время каникул, когда дети со всего мира, особенно японские, набили битком весь этот парк. Чтобы попасть на любой аттракцион, нужно было отстоять в огромных очередях. Первый аттракцион — «Дерево Робинзона Крузо», дом на дереве, по которому мы поднялись и спустились за пять минут. На второй аттракцион еще выстояли в ожидании, когда запустят, на третий Слава плюнул и сказал, что дальше шага не сделает. Потому что до этого мы стояли полтора часа, чтобы проехать десять минут по джунглям на лодочке, хотя было очень интересно, но солнцепек выдержать невыносимо, да еще в очередях. (Единственная очередь, которую я видела в Америке, — это Диснейуорлд.)
Все наши отпуска отныне только летом. Потому что Рождественских каникул в НХЛ нет. Есть Рождество, 24 декабря вечером — ужин, 25-го никто не работает, а уже 26 декабря может быть матч. Есть небольшой перерыв во время Оллстарзбрейка — четыре дня, когда ребята, кто не участвует в этой игре, могут уехать кто в горы, кто во Флориду. Мы раз в Атлантик-сити съездили.
В июле 1991 года во время второго отпуска родилась Настя, и мы поехали в Москву. Отцу как раз летом 60 лет исполнялось — 19 августа. Хотели и Настю показать, и отметить юбилей отца. Теща за время нашего отсутствия разменяла все наши квартиры: мою однокомнатную, Ладину однокомнатную, свою трехкомнатную — на одну огромную на Тверском бульваре, даже успела сделать в ней ремонт. Солидная пятикомнатная квартира, такую я бы не получил, играя еще 20 лет в ЦСКА и сборной. С нами приехала американская девушка Ира — дочка Цитовичей, тех людей, которые в Нью-Джерси стали Ладиными крестными родителями.
Мы прилетели в начале августа, я начал потихоньку тренироваться, а Лада была очень занята, с подругами встречалась, Ирину возила по Москве. 16 августа я поехал в ресторан «Узбекистан» заказать зал для юбилея.
«Советский спорт» все два года, что я играл в НХЛ, меня полоскал как мог; будто я украл у государства огромные деньги. Но когда в газете узнали, что я приехал, то позвонил главный редактор Владимир Кудрявцев и пригласил в редакцию. Я ответил, что ничего не хочу слышать об этой газете: «Вы за два года меня ни разу не спросили, что происходит, а теперь вдруг просите, чтобы я дал интервью!» Кудрявцев ответил, что тех журналистов, которые меня поливали, он уже выгнал, они его якобы обманывали. Стал обещать, что напишет все, как я скажу, слово в слово, и без моей подписи интервью не будет напечатано. Я отказался, но он позвонил еще, и я, желая, чтобы люди узнали мою точку зрения, на этот раз согласился. Кудрявцев приехал ко мне домой, я ответил на его вопросы, и мы договорились, что утром 19-го я подъеду, прочитаю гранки, а что не понравится — исправим.
18 августа я отправился на рынок, купил для банкета фрукты, завез их вечером в «Узбекистан» и подтвердил, что к шести мы ждем гостей. Жизнь в Москве замечательная, весело, полный дом народу, как раньше это было у нас с Ладой. Легли спать за полночь, а утром, часов в шесть, — звонок, Ладина подружка звонит и говорит: «Вы что, не слышали? Вы что, спите? Собирайтесь, мотайте в аэропорт и быстро сваливайте отсюда!» Спросонья не могу понять, что происходит. Она: «Да вы что? Танки в городе, переворот, коммунисты берут власть!»
Глава 5
Корни
Мой отец родился в Рязанской области, в деревне Мама — в Смоленской области, тоже в деревне. Маленьким я по разу был и на родине отца, и на родине мамы. В Москву перебрались еще мои рязанские и смоленские дедушки и бабушки. Родители познакомились уже в столице. Жить они стали в Бескудниково. Там я и родился 20 апреля 1958 года. Сейчас на том месте, где мы жили, стоят большие дома, а раньше был огромный охраняемый сад и бараки стояли. В одном из бараков наша семья и разместилась.
Мама пошла работать в типографию после моего рождения, сразу как прошел послеродовой отпуск, а до этого она работала в бухгалтерии в поселке. Отец работал на закрытом заводе, а потом ушел в строительную организацию и в ней же трудился до пенсии. А мама так и работала долгое время на комбинате «Правда». Жили мы вместе с мамиными родителями — с бабушкой Настей и дедом Николаем — в одной комнате, которая была перегорожена одеялами. Потом, так как наша комната в бараке была последней в ряду, отец с дедом сделали пристройку. В этой пристройке и прошло мое детство. Помню, что в ней вода зимой замерзала в ведре, потому что печка не протапливала всю «квартиру». На нашей улице чуть на пригорке стояла водоразборная колонка, и, когда из нее набирали воду, она, естественно, проливалась и почти вся улица оказывалась покрытой льдом. По нему я и начинал кататься, когда был еще совсем маленький. Небольшая горка, в ней вырубали ступеньки, чтобы до колонки добраться, и за зиму так нарастало, что лед долго весной держался, такой получался толстый.
Дед с бабушкой работали вместе на заводе. В день зарплаты они брали меня с собой на работу, и пару раз мы возвращались на такси от Савеловского вокзала к себе в поселок, что, несомненно, было своеобразным шиком. Еще у нас около барака был высажен небольшой садик, где дед держал пару кроликов. Вот и все хозяйство. Какие-то воспоминания черно-белые. Удобств, естественно, никаких, туалет на улице. И много-много семей в этом бараке.
Когда мне исполнилось шесть лет, дед с бабушкой получили от завода квартиру на Коровинском шоссе в «хрущевке». Туда мы все вместе и переехали в 1964 году, в трехкомнатную квартиру: отец, мама, бабушка, дед и я, впятером. Через три года родился Толик, нас стало уже шестеро. Квартира была метров сорок, обычный панельный дом начала шестидесятых. Но в те годы наш переезд можно было приравнять к нынешнему переходу из городской квартиры во дворец.
Микрорайон, где мы поселились, был новый. Среди его жителей оказались энтузиасты хоккея, которые построили во дворе хоккейную коробку с освещением. В ней и началась моя хоккейная судьба. В теплом подвальчике дворовый комитет выделил нам место, где можно было погреться и надеть коньки. А коробка оказалась нестандартных размеров, меньше обычной примерно на треть, но зато в ней зимой всегда был залит лед, и я пропадал там с утра до вечера.
Еще в Бескудникове, когда мы жили в бараке, отец водил меня на пруды, когда они замерзали, и я там катался. Сначала на двухполозных коньках, которые к валенкам привязывались веревкой, потом, когда подрос, мне купили коньки «гаги».