Овидий в изгнании
Шрифт:
Я не пойду к нему, подумал он, подходя к нему.
Я не стану брать тарелку.
Во всяком случае, пока Молли с сыном не вернется из бассейна.
Через двадцать пять минут.
Что-то глухо пошевелилось и скользнуло, и он вздрогнул от ужаса, чувствуя холодную струю между лопаток, при остром звуке бьющейся тарелки. Она вывалилась из холодильника и смутными осколками, похожими на ощеренные зубы, разлетелась по полу.
Он зажег свет.
Осколок с синим листком оказался под столом. Из-под листка глядели небесно-голубые глаза маленькой пастушки и вились ее золотые локоны. На листке не было ничего.
Совсем ничего.
Чистый листок, налепленный на
Внезапно он почувствовал судорожную, истерическую ярость. Он стоял и сжимал кулаки, глядя на безмятежно-белые грани холодильника, точно собирался вступить с ним в рукопашную схватку. Он испытал такой приступ гнева, какого не испытывал никогда в жизни.
А потом он поднял лицо к горящей лампе и рассмеялся.
Бурная муть гнева, смешанного и переплетенного со страхом, — та муть, что долгое время не давала ему думать и действовать трезво — вдруг схлынула, и он повел глазами, удивляясь внезапной прозрачности
(стерильности),
с какой очерчивались все вещи.
Все очень просто. Чего он нервничал, суетился и ждал худшего, как ребенок, закрывающий лицо руками? Все просто.
Он пошел к сараю, открыл его и отпер железный ящик, в котором хранил винтовку. Он взял ее в руки и ощутил эту знакомую, так хорошо знакомую и так давно не испытываемую холодноватую тяжесть.
Хороший выстрел, сказал тогда Уилбер.
Львица лежала в трех шагах от него, обрушившись на колючие кусты; ее густая кровь капала на сухую землю, он видел ее зеленые глаза, направленные на него, когда она умирала. Упорный зверь, отметил он с уважением. Ненависть держится в нем дольше, чем жизнь. Сильный зверь. Тем не менее, победил он, и это был честный поединок.
Он вернулся в дом, и сухой звук заряжаемого оружия возвестил миру о том, что мистер Осборн принял свои меры.
Он допил пиво и улыбнулся.
Сейчас он станет против холодильника,
(все с той же спокойной, уверенной улыбкой он стал с ружьем наперевес у входной двери, совершенно уверенный, что стоит на кухне)
да, станет вот здесь, и пусть тот попробует сделать хоть что-нибудь, открыть дверь, или начать какой-нибудь идиотский мотив, или плеваться бумажками с корявыми надписями, — тогда посмотрим, кому из них эта забава выйдет боком. Когда он всадит в его подлое металлическое нутро пять зарядов, из которых каждый убивал льва в прыжке раньше, чем тот касался земли.
Посмотрим.
— Мама, почему сарай открыт? — спросил Джонни. — Кто туда ходил?
— Папа, наверное, — ответила Молли. — Пойдем скорей, у тебя волосы мокрые. Говорила я тебе, просуши, как положено.
— Ну, мам, тепло же на улице.
Билли приедет. Ему не надо Билли. В половине седьмого утра у него уже не будет никаких проблем. Возможно даже, он еще будет спать в половине седьмого. Зачем ему вставать так рано? Мистеру Натвигу, которому старческая бессонница не дает видеть поутру вещие сны, может, и нравится смотреть на восход. Возможно, когда-нибудь это и ему будет нравиться. Когда он состарится и разведет пчел.
А пока у него другие проблемы.
Он замер.
Ему кажется — или за этой проклятой дверью началось какое-то шевеление?
Джонни определенно видел этот ящик.
Что он видел потом, после него?
— Мам, а что за ящик лежит у сарая? Что в нем было, мам?
— Не знаю. Спроси у папы.
Средний сантехник подпер отягощенную голову рукой и превратился в страдальческий камень, нависший в раздумье над историей беззащитной Молли Осборн и обезумевшего мистера Осборна.
Положим, мистера Осборна можно переименовать в аспиранта Федора. Будто бы он защитился, бросил свою… кто там был его женой, Лику или Леру? Ага, Лику… так вот, бросил свою Лику… оторва, правду сказать, та еще… или лучше даже не бросил, а, проявив изумительное, прямо-таки дьявольское коварство, инсценировал свою смерть в результате бытового поражения электропроводкой… способ потом можно продумать… и первым же поездом в Салехард. Ночным. Два тридцать семь. Плацкарт, сонные проводники, нечесаная нога в носке, торчащая с верхней полки на уровне проходящего рта. Это все живенько описать. А Лера в Салехарде родила от него мальчика. Если только Орест Николаевич не заставил ее сделать аборт. Он, кстати, не заставил?.. Нет, прямо об этом не упоминается. Странно, как это он… Железный вроде старик, а дал такую слабину… Действительно, упертая девка. Вся в него, может гордиться. Значит, родила мальчика и назвала его… не Джонни, а какие еще имена есть мальчиковые… Георгий, например. Отлично. Лера родила в Салехарде мальчика, назвала его Георгий и живет с ним, снимая комнату в коммунальной квартире на свою скудную зарплату сборщика камней. Питается ягелем, добывая его из-под снега. Делает из него окрошку и заливное. Деда Мороза ребенку раз в год не может привести по безденежью. И тут приезжает Федор, ловит ее, плачущую, в широкие объятия, дескать, теперь, Лера, мы будем счастливы, мы и наш маленький Георгий, немедленно купим однокомнатную квартиру с холодильником… Холодильник станет очагом нашего уюта, мы в нем будем хранить еду и вообще вещи, требующие охлаждения… Интересно, какие вещи в Салехарде требуют специального охлаждения… Взывают к нему, так сказать… А их сосед, Николай Фомич, бывший дежурный по переезду на железнодорожной станции Лабытнанги, разводит пчел… Нет, это вряд ли.
Он вдруг заскучал и почувствовал отвращение к себе как писателю, столь резкое, что хотелось его чем-нибудь заесть.
— Как дела? — спросил, входя в дверь, старший сантехник, разгоряченный от любимой работы.
— Доброе утро, — басом сказал младший, приподнимая от подушки голову с розовым рубцом на щеке.
Средний посмотрел на товарищей со сдержанным скепсисом.
— Джентльмены, — сказал он, — боюсь, я вынужден пересмотреть статьи нашего договора. Условия, в которые вы меня поставили, не соответствуют ожиданиям и крайне затруднительны для психически здорового человека вообще.
На него посмотрели с напряжением.
— Я предлагаю вам обоюдно ознакомиться с плодами ваших трудов, — сказал он. — Обещаю, вы будете удивлены.
— Погоди, Василь, дай хоть кусок колбасы съесть, — пробурчал старший, разуваясь.
— Дайте умыться хоть, — пробасил младший, утыкаясь розовым лицом в подушку.
— Умойтесь и съешьте кусок колбасы, — согласился средний. — Я буду с нетерпением ждать, когда эти детали туалета будут вами тщательно выполнены, потому что хочу видеть ваши лица, с головой погруженные в чтение.
Наконец они, умытые и с колбасой в глубоких зубах, но позадумавшись, уселись за чтение. Средний сантехник, выступая организатором мероприятия, дал старшему сантехнику накладные младшего, пронумерованные в сюжетном порядке, а младшему — тетрадь старшего.
— Опять она, — поморщился старший, поднимая голову от прадедушки в канотье. — Отвлекает, честное слово. Сань, — распорядился он, доставая мятый стольник, — поди, дай ей, и пусть сыграет «Мурку». Скажи, для Семена из Самары по просьбе друзей.