Овидий в изгнании
Шрифт:
Пальцы ее касались струн, вызывая зыбкое звучанье; девочки не глядели друг на друга; бесстрастное лицо Сережи вырисовывалось в углу из сумрака; и в воздухе, напоенном различными духами, носилась тень сожаления о чем-то небывшем и надежд на что-то неясное. Когда волшебство музыки последний раз дрогнуло и растворилось, все впервые вздохнули.
– Иришка, – с чувством сказала Женя, – какая же ты счастливая.
– Да нет, это я так, – рассеянно отозвалась капитан команды, трогая ногтем серебряные струны.
Вот уж гости уходили, по одному и небольшими группами, деля оставшуюся обувь в коридоре; вот уже опоздавшая Наташка Ертова повторяла
Она пошла.
«Погоди, а на что играем? – Как на что? Просто так. – Нет, Сереж, так азарта нет. – Ну, давай по червонцу поставим. – Фу, это скучно. Давай на желание. Если выиграешь, я выполняю твое. А если я выигрываю, ты мое».
Она вертела в пальцах коней и слонов, разглядывая их на свет. «Жалко, что они по воздуху не ходят, скажи, Сереж? Вот так вот, опа – и прямо сюда. А тут меня никто не ждал, все спят на вахте и в зубах ковыряют. И все, сдавайтесь, я ваша королева, несите быстро мне знаки почтения и все такое. Скажи, жалко? – Да, – согласился он, – жалко».
Сережа великодушно не воспользовался возможностью поставить ей мат на третьем ходу и приложил все усилия, чтобы полностью загнать именинницу в угол не раньше двадцатого.
Окончательно убедившись, что мечту о знаках почтения придется на какое-то время оставить, она разочарованно вздохнула с жестом, означающим «уговор дороже денег», и поднялась из-за стола, полуопустив взгляд и с ямочками Амура на щеках, готовая рассмотреть и обсудить те желания, что сгустились у победителя, и выражая безмолвную надежду, что их исполнение не возмутит ее души и не затронет чести. «Сереж, ты придумал? Или ты ходы считал? На балкон только кричать не пойду, что я большое солнце, – пожалей девушку…» Сережа встал, покраснел, нагнулся, сгреб ее одной рукой, другой широко смахнул фигуры – они скакали со стола с костяным стуком – и, приподняв именинницу, послушно болтающую ногами, и водрузив ее на шахматную доску, посмотрел секунду в ее заинтересованные глаза и обхватил ее с бурным поцелуем. Некоторое время тянулась неровная тишина, полная нескоординированных шелестящих движений. «Погоди, Сереж». Она заерзала по доске, вытянула из-под себя одинокую черную фигуру, уцелевшую в кадровой ротации, с улыбкой откинула ее и притянула Сережу обратно к своему лицу.
Потом, оттолкнув его и убежав со смутным смехом, она крутилась перед зеркалом в запертой ванне, озабоченно трогая на прохладной белизне ягодицы круглую зубчатую инкрустацию, напоминающую о традиционном для шахматных наборов изображении ладьи, она же тура, в виде боевой башни, над которой незримо реет прекрасная богиня победы. «Красивый спорт», – задумчиво сказала она, застегивая сиреневые брюки.
На следующее утро он выглянул в окно: там плотно громоздились тучи, гнулись тополя и начинался дождь. «Да ну, куда по такой погоде. Коленки отмерзнут, – подумал он, опять забыв, что идти надо в джинсах. – Успеется. В понедельник после уроков. Сразу».
– Так, сегодня у нас первое октября, – сказала учительница химии. – Кто тут у нас. Ящурко, попросим.
– А я думал, в сентябре тридцать один день, – довольно, впрочем, равнодушно думал он, идя к доске. – И то сказать. В июле тридцать один, в августе тридцать один. Куда уже. – Чего писать?
– Нарисуй-ка мне…
Он удовлетворительно кончил школу, нашел хорошее место в ресторане, забавляясь над ревнивым выражением Сережи, встречавшего его после работы; за заботами и забавами не заметил, как пришло время повестке из военкомата. В назначенный день он встал пораньше, испытывая волнующую ответственность, и оделся с тщательной скромностью, наложив помаду защитного цвета, для действий в джунглях, и использовав минимум украшений, чтоб иметь где обмотаться пулеметной лентой. «Есть такая профессия», – сказала мать, когда он второпях проглаживал зеленую юбку. Он толкнулся в казенную дверь, стал в очередь на медкомиссию, терпеливо подвергаясь непристойным предложениям со стороны соседей, и наконец вошел к терапевту.
Терапевт говорит: раздевайся.
– Совсем? – спрашивает он.
–Лифчик можешь оставить, – сострил терапевт.
Он принял это как разрешение.
Терапевт его взвесил, измерил, обстукал, обшарил и говорит:
– Ну что. Рост сто шестьдесят восемь при весе семьдесят три, мог бы сбросить. Ведешь, небось, малоподвижный образ жизни?
– У меня кость широкая, – щекотливо сказал он.
– Кость, говоришь. Пальцами можешь запястье обхватить? Покажи. Правда твоя, кость широкая. Рожать будет легко, – вторично сострил терапевт. – Перкуторно хрипов нет. Давление в норме. Педикулеза тоже нет. Это хорошо. Нашей армии не нужны вшивые люди. В Смоленске, слыхал, какой педикулез свирепствовал? Страшное дело. На улицу по одному не выходили. Потому что нет профилактической пропаганды. Лимфатические узлы дай-ка пощупаю. Головой не мотай. Знатные узлы. Были б у меня такие узлы, я бы горя не знал. Годен, в общем. К строевой. Можешь не одеваться, вещички забирай и дальше по коридору к отоларингологу.
Отоларинголог слазил в ухо клещами и говорит:
– Серьгами завесятся, евстахиевой трубы не найдешь. Чисто цыгане, ей-богу. Ну-ко ся, братец, сядь в кресло. Проверим твой вестибулярный аппарат.
– Ой, а можно не надо? – забеспокоился подросток. – Я плохо очень переношу. Меня девчонки звали на яхте кататься, так я говорю: нет, девчонки, я с вами, сами знаете, везде, но не туда. Я даже в парке на «Миксере» не катаюсь никогда. И даже не смотрю. И даже когда мне говорят: «Миксер», меня уже мутит. Можно не будем, а?
– Тем более садись. Возможно, у тебя синдром Меньера. Это когда начинается беспричинное головокружение и больного тошнит постоянно, теряется ориентация в пространстве, а всё потому, что не в порядке вестибулярный аппарат. Тебя постоянно не тошнит?
– Нет, кажется. Вчера только думаю: не тошнит ли меня, чего доброго? Но нет, не тошнит. Показалось.
– А с ориентацией у тебя все в порядке?
– Нормальная ориентация. Тут и терапевт тоже сказал. Была бы, говорит, у меня такая ориентация, я бы, может, и не женился никогда.
– Голову нагни к коленкам.
– Уберите тогда вазочку со стола. И острого тут ничего не лежит у вас?
– У нас все острое в предназначенных для этого пазах и ячейках. И не волнуйся ты, это все равно не ко мне, а к невропатологу.
Раскрутил его в кресле и говорит: вставай. Подросток встал, молча всплеснул руками, накренился под критическим углом, задел по касательной шкаф и стол, сняв с них пахучую стружку, и веско упал на колени отоларингологу.
Тот говорит:
– Не залеживайся здесь. Да, так себе аппарат. Годен к строевой. Дальше пошел.