Овраги
Шрифт:
Вернулась Рита, подала Мите тетрадку.
— Ритка, где бабка? — медленно повторила она.
— На печи. Спать приказали.
— Ой, люди, люди… — как бы спросонья проговорила Женя. — Стирала, гладила, а они по полу раскидали, — и вдруг стремительно, словно опаздывая на поезд, принялась собирать одежду. — Вот архаровцы!
— Тебе-то что? — солидно возразил Петр. — С сегодняшнего дня ничего тут твоего нет. Все колхозное.
— Вот они какие хозяева! Коли колхозное, значит, надо ногами топтать… Гнедка
— Гнедка, женушка, Пошехонов увел.
— Слава богу. Кормить не надо. Вставай, мама! Не время разлеживать. Жар в печи есть?
— Есть маленько.
— Собери хлеб. Все куски, и малые и большие. Нарежь потоньше.
— Аиньки?
— Нарежь, говорю, кусочки потоньше. Суши сухари.
— Хлеб не дадим вывозить, — предупредил Петр.
— Потоньше кусочки нарезай, смотри. Ритка, помогай бабке, — командовала Женя, ловко встряхивая белье и складывая в одну стопку мужское, в другую — женское, в третью — простыни, утиральники, скатерти.
— Не знаешь, куда у вас граммофон девался? — полюбопытствовал Петр.
— Федот, когда нам съезжать? — спросила она, не желая замечать ни Петра, ни его вопросов.
— Вроде завтра утром повезут, — ответил Федот Федотыч, с тревогой приглядываясь к лихорадочно деятельной супруге. — Не больно убивайся. Считай, дом загорелся и сгорел дотла. На другом месте сядем, краше построимся.
— Куда, не сказали? — спросила Женя.
— В районе место определят, — пояснил Петр. — А куды все ж таки граммофон делся?
— Давай, Федот, кажный сам себе исподнее припасает, — говорила Женя, никого не слушая. — Грязное скидывайте, чистое надевайте. Мама, где Риткина бумазейка?
— Аиньки?
— Где Риткина рубаха? Бумазейная.
— На дворе, кажись. Сушится.
— И ты ее не сняла?
Женя накинула платок. Петр крикнул:
— Куда! Отлучаться запрещается! Смотри, хуже будет!
Не дослушав его, Женя вышла.
— Не шуми, Петр, — сказал Роман Гаврилович. — Без шубы она никуда не денется. Давай, Митя, приступай.
На зеленой обложке тетрадки был нарисован вещий Олег. Испорчена была только первая страница. На ней было написано: «Вот моя деревня, вот мой дом родной».
Остальные страницы были чистые.
— Вы запятые проходили? — спросил Митя Риту.
— А как же… Погоди, я сейчас, — она бесшумно подбегла к окну, быстро, не уронив ни капельки на пол, вылила из шкалика в ушат талую воду, снова заправила бутылку в петельку и, вернувшись, договорила: — А нашто запятые?
— Схватишь неуд, узнаешь, нашто… — Митя смолк. Он сообразил, что ей с сегодняшнего дня расставлять запятые необязательно.
Он смотрел на ее вздернутый носик, на тощую вздернутую косицу, на вопросительно поднятые бровки и презирал себя за то, что жалеет кулацкое отродье.
А Петр все переворотил вверх дном.
— Послушай-ка,
— Не ищи, — сказал Федот Федотыч. — Граммофон проданный.
— Как это проданный?
— Очень просто. Не знал, что ты припожалуешь.
— Куда же ты его успел продать? Кому?
— Ладно тебе, Петька, — проворчал Макун. — Что застал, то и пиши. Не обедняем без евоного граммофона.
— Все слыхали, товарищи? — Петр озирался оторопело. — Товарищ Платонов, глядите. Он граммофон ликвидировал.
— Шут с ним, — сказал Роман Гаврилович. — Ищи хлеб. Это главное.
Но Петр ни о чем другом и слушать не хотел.
— Не мог он его продать! — шумел он. — Нашим бы кому продал, мы бы знали! Делов-то! В город он не ездил! Он его здесь гдей-то заховал. Вот она, пластинка тута. Гляди, паразит! — подскочил он к Федоту Федотовичу. — Все подворье перелопачу, а граммофон найду! А ну, слазь с лавки! Добровольно и без ропота!
Федот Федотович собрал свой инструмент, пересел.
— Мы еще дознаемся, куда он его подевал! — кричал Петр, вышвыривая на пол лежалые бабьи пожитки. — Мы его выведем на чистую воду. Митька, пиши! Номер первый — жакетка кубовая, фасон фу-ты ну-ты. Номер два — башмаки, чики-брыки с дырьями… Номер три — салоп с огорода. Номер четыре — кукла!
— Куклу тоже писать? — насторожился Митя.
— Как хошь! Тебе не надо, не пиши. Делов-то! Она лысая… Номер пять — кацавейка полбархатная.
Бабка смущенно выглядывала с печи. Ей было совестно, что барахло старенькое, неказистое, стираное-перестираное.
— Куда же он его подевал, паразит? — встал Петр, уперев руки в бока. — В голбце нету, в залавке нету…
— Половицы подыми, — посоветовал хозяин. — Может, тама.
— Смеешься? — уточнил Петр. — Обожди, лишенец, я тоже около тебя посмеюсь. Ритка, подойди до комиссии.
Она подошла.
— Где граммофон?
Она стрельнула глазами на отца.
— Его не опасайся. На сегодняшний день он ноль без палочки. Никакой силы не имеет. — Петр протянул руку погладить девочку. Она отпрянула. — А ну, быстро: куда тятька граммофон подевал?
Рита молчала насупившись.
— Отступись, — проговорил Макун. — Она дите еще. Куда ей граммофон.
— Давайте, Петр, не отвлекаться, — торопил Роман Гаврилович. — Она же не знает.
— А вот и знаю, — сказала вдруг Рита, язвительно глянув на Макуна. — Знаю, а не скажу.
— Где? — дернулся Петр.
— Не скажу.
— Вот, — Петр показал на нее пальцем. — Все слыхали? Какое семя, такое и племя.
— Где это тебя, бесстыдница, научили старшим перечить? — ввязался снова сбежавший с поста Лукьян. — Как ты можешь старших переговаривать? Куда годится?!