Озарение Нострадамуса
Шрифт:
Командирам же их только и оставалось топить осознание всего окружающего в водке и, поднимаясь на неустойчивых ногах петь вразноголосицу «Боже, царя храни…».
Во время исполнения гимна в блиндаж полковника Нестерова вошел его денщик и прошептал своему командиру:
— Там до вашего высокоблагородия из полкового комитету пришли.
— Кто осмелился во время исполнения гимна? — пьяно взревел Нестеров.
— Так что, ваше высокоблагородие, прапорщик Ерухимович с солдатом, представителем полкового комитету.
— Подать их сюда! Дисциплины не знают!.. — гневался полковник.
Тучный,
В блиндаж вошли двое: прапорщик и бородатый солдат.
— Разрешите, господин полковник? — спросил прапорщик.
— Дисциплина где? Форма обращения? — закричал Нестеров. — Кто таков?
— Прапорщик Ерухимович, господин полковник. И со мной председатель полкового комитета Медведев.
— С солдата что спросить, а вас чему в синагоге обучали? Такому обращению к командирам?
— Никак нет. Я белорус и такой же православный, как и вы, и не низший чин, а первый офицерский, коему обращение «ваше высокоблагородие» не положено.
— Однако, прапорщик, блиндажной храбрости в вас предостаточно. Зачем солдата ко мне привели?
— Это председатель полкового комитета, господин полковник. Он намерен ознакомить вас с листовкой, одобренной солдатами вашего полка.
— Это еще что такое?
— Извольте посмотреть, ваше высокоблагородие, — сказал хмурый солдат, заросший бородой до самых глаз. — Извольте прочитать, — и он протянул листок, отпечатанный в типографии большими буквами.
Нестеров вырвал бумагу из рук солдата и, хмурясь, прочитал:
«Солдаты русские! За что воевать вас заставляют? За веру, царя и Отечество? Так никто на веру вашу православную не покушается, ни одной церкви враг не тронул, не испоганил. А близкая царская родня германская не на своего родственника покушается и не на земли его Российские. Воюете и головы свои вы складываете из-за споров капиталистов разных стран, кому где торговать и как побольше барыша нахапать. В окопах, что перед вами, такие же, как вы, люди сидят, брательники ваши, которых так же обманом на смерть гонят. Так идите же брататься со своими мнимыми врагами, у которых один с вами общий враг — власть продажная, на службе у богатеев состоящая. Кончайте войну сами, если генералы ваши на это не способны. И будут фабрики — рабочим, земля — крестьянам которые на ней урожаи выращивают, а не торгуют ею для прибыли. Конец войне объявляйте!
Российская социал-демократическая партия (большевиков)».
Полковник Нестеров покраснел и схватился за сердце:
— Кто доставил? Кто в полку читать такую мерзость позволил?
— Сами солдаты прочитали, среди них грамотные есть, и на собрании своем полковому комитету наказали, — объяснил Ерухимович.
— Дозвольте, ваше высокоблагородие, волю солдатскую до вас донести, — сказал Медведев.
— Какая там еще «воля солдатская»? Дисциплины не знаете? На войне одна воля — командования!
— Это так точно, ваше высокоблагородие, но это пока война идет. А ежели солдаты порешили с нею кончать, то воля их первая и господам офицерам, их благородиям, выходит подчиниться надобно.
— Молчать! — хрипло заорал полковник Нестеров. — Да за такие слова дерзкие — трибунал и расстрел! Это ваша работа, прапорщик Ерухимович? В большевичках ходите?
— Никак нет! Я государю-императору присягу давал и состоять в какой-либо партии не могу. Разрешите идти, господин полковник?
— Вы идите, а этот комитетчик пусть убирается. В следующий раз под арест посажу.
— Комитет солдатский ждет вашего решения, ваше высокоблагородие господин полковник, по поводу листовки этой, с какой мы все согласны, — упрямился бородач.
— Вон отсюда! — истерично закричал Нестеров. — Расстреляю!
Протрезвевшие офицеры смущенно переминались с ноги на ногу. Один из них, припав к телескопической стереотрубе, возвышавшейся над блиндажом, воскликнул:
— Наши-то шумели, шумели, а как будто в атаку на германцев идут.
— Что? — заорал полковник, бросаясь к стереотрубе.
Он увидел, как из окопов поднимались его солдаты в серых шинелях, но без оружия, неся с собой котелки и свертки.
Из немецких окопов тоже выходили солдаты и тоже без оружия.
Обе группы сошлись на изрытой снарядами «ничейной земле», словно для рукопашного боя, но, вместо того чтобы колоть друг друга штыками, стали обниматься, вопреки всем военным уставам. Принесли немудреные подарки: махорку, эрзац-шоколадки, алюминиевые или деревянные ложки, котелки…
Полковник Нестеров бессильно опустился на пол блиндажа. Его подняли и перенесли на лежанку. Когда связной принес телеграмму из штаба армии о разжаловании полковника Нестерова за допущение братания и утрату дисциплины во вверенном ему полку в поручики, бывший полковник с негодованием и ужасом произнес:
— Меня? В поручики?
Это были последние в его жизни слова. Братание началось по всему фронту. Казалось, что продолжение войны невозможно и никакие кары и разжалования не помогут.
Но на фронт гнали новые части, заменяя разложившиеся, чтобы вести «войну до победного конца».
Император, перенеся свою Ставку в Могилев, сам выехал в расположение передовых частей, чтобы личным присутствием вернуть армии боеспособность. Но пришедшие из Петербурга тревожные вести о волнениях в городе заставили его прекратить смещение генералов, заменяя одних бездарных другими такими же, и поспешить обратно в столицу, чтобы там лично установить порядок.