Озеро, полное блеска
Шрифт:
один из многих, молодых и старых,
неотделим от общности сырой,
нестойко расфасованной по парам.
– – Лейтенантик Коля –
В бою случаются ранения ноги,
а у него прострелянными оказались обе,
там, в сорок первом под Москвой, не думали враги,
что встретит их и остановит лейтенантик Коля.
Он бил их как учили и как верил сам,
что нужно бить их, наглых, выращенных в холе,
бить по мозгам, по суслам, по усам
в окопе, в ДОТе, в танке, в чистом русском поле.
Бить так, чтобы до самых потрохов дошло
всех тех, кто выживет, до их детей и внуков,
что зло всегда найдёт возмездие за зло,
и чтоб не позабыли сей науки.
Бить так, чтоб вспять они бежали без подков
в свои германии и смирно в них сидели.
Вот так и бил их Коля Третьяков,
а у мальчишки волосы седели.
– – Поселок Хобда –
Всего-то от города сто километров,
и мог бы я даже пробиться пешком
сквозь колкий песок раскалённого ветра,
в низину спускаясь, взбираясь на холм,
едва различая лисицу и волка, -
добраться туда,
где речушка Хобда
в то лето зелёным своим языком
ступни омывала степного посёлка.
Посёлки, аулы, немецкие дорфы,
чечены, казахи, хохлы, русаки,
немного свободны, слегка поднадзорны
в землянках сжигали зимой кизяки,
а летом в степи их в мешки собирали,
слагая у окон своих в пирамиды
коровьи лепёхи, тепла караваи,
смешной инструмент сохранения вида.
Герои войны, стукачи, доходяги,
гимнастки, шоферы, врачи, чабаны
по выжженой глине, на собственной тяге,
по собственной воле трезвы и пьяны,
брели к коммунизму, детей и арбузы
растили в полыни почти без полива,
не в тягость стране, никому не в обузу,
фронтир, чингачгуки и леди Годивы.
Дудаев Муса по набору нацменов
из ссылки суровой пробился в актёры
и в "Белое солнце пустыни", нетленно,
верхом он уехал как в некие горы.
Уехали многие, в радость и горе,
в германии, штаты, осколки России,
сменили пустыню, коль сказано в Торе,
что где-то ещё не встречали Мессию.
Но там, где речушка ещё омывает
тоску лопушиную жаркого лета,
восходит по небу звезда молодая
и сходит на землю мерцающим светом.
– – Сентябрь – –
В небольшом городке, где стаканы берут в мельхиор
или тянут звенящую медь в без конца убегающий кабель,
зацепился сентябрь за гвоздь, вбитый в старый забор,
ненароком плеснув на асфальт обжигающих капель.
Телогрейка его затрещала и пухом и прахом пошла,
желтизной полетели клочки по заулкам сырым и суровым,
где невнятная речь стариков и младенцев груба и пошла,
и где нежность питают лишь к дойным усталым коровам.
И, дыхнув перегаром, куснув, захрустев огурцом
малосольным, и запах развеяв чесночный,
он ещё посидел с чьим-то братом и чьим-то отцом,
громыхнув напоследок железной трубой водосточной.
– – Мне кажется, что всё-таки не здесь –
Мне кажется, что всё-таки не здесь,
а где-то там есть кое-что другое, -
на этой мысли, словно на подвое,
дорога держится, и озеро, и лес,
и я иду под синевой небес,
скользя уже куда-то вниз по склону.
Должно быть, я спускаюсь к водоёму,
чтоб замереть там с удочкой иль без.
– – Цвела обильно Родина большая– –
Цвела обильно Родина большая
в конце далёких тех пятидесятых,
и на перроне, поезд провожая,
сидел солдат на корточках когда-то.
В стекле киоска виден был Никита.
В газете "Правда" разворот о кукурузе.
Солдат водил по голове обритой
кусочком мыла с запахом арбуза.
Его сперва он очень долго нюхал,
неторопливо снял с него обёртку,
потом он к мылу прикоснулся ухом,
затем щекой прошёлся словно тёркой,
потом по лысой голове три раза
провел он мыла розовое тело,
чтоб, коль была б там, всякая зараза
от гигиены той бы отлетела.
И так сидел он долго на перроне,
на корточках, покачиваясь телом,
и был солдат за Родину спокоен,
и на его груди медаль блестела.
– – Я тот птенец, что выпал из гнезда –
Я тот птенец, что выпал из гнезда.
В награду за избыток любопытства
узнал я, что скрывает пустота
и как о твердь земную не разбиться.
Без оперенья, только лишь в шерсти,
могу летать я, не слезая с печи,
и лет уже, наверное, с шести
веду я недозволенные речи.
Засматриваюсь. Волю дав рукам,
несбыточное огребаю часто.