Озеро Радости
Шрифт:
А потому, когда, чаевничая в гостевой гостинной рококо, они вдруг отмечены мимолетным вниманием тети Тани, Костик делается по-драйзеровски велеречив. Он потряхивает сбритыми, а потому невидимыми патлами. Он закатывает глазки. Он разводит ручками. Он описывает, как важно в этой стране быть адвокатом. «Пойдем вниз», — тянет его Яся. Но Костик упирается: «Ну дай же мне поговорить с твоей мамой», — как будто биологический возраст тети Тани, депиллированный косметическими процедурами и диетами, оставляет тете Тане и Ясе хотя бы малейшую надежду на материнско-дочернее родство. Он рассказывает про римское право. Про римскую демократию,
— Какой интересный у тебя молодой человек, — выдает она, прихлебывая шампанское. Потом подтягивает халатик и, прежде чем выйти из гостиной, предлагает Костику оставить визитку своей заготконторы на столе, вдруг ей на что пригодится.
«Окстись, дурень! Внешние интересы семьи обслуживает группа компаний в Лондоне, внутренними делами занимается руководитель городской юрконсультации лично!» — отговаривает его девочка. Но Костик все-таки оставляет свою карточку под чашкой с чаем — вдруг серьезные люди будут в отпуске и он придется кстати. Зря усы, что ли, сбривал?
* * *
Ветер налетает на город внезапно, как будто штормовой фронт на этот раз пришел не с запада или востока, а из космоса. Красный уровень опасности Гидромедцентр объявляет в тот момент, когда предупреждения уже бесполезны.
Со всех сторон стрекочут дикторы теленовостей, наперебой продающие апокалипсис. Их вмиг стало очень много, так как все люди вокруг включили новостные программы, игнорируемые в мирное время. Новости звучат с крохотных телеприемников в машинах, с плоских экранов в интерьерах кафе, из которых обычно черпаками разливают коммунальную попсу. У телеведущих, перечисляющих произведенные стихией разрушения, — ликующие интонации, знакомые всем игрокам в «Fallout». На улицах самые неожиданные предметы обнаруживают способность к полету. Все, что не летает — падает. Все, что не упало — качается.
Ветер впивается в Ясины волосы и рвет, рвет их, рвет изо всех сил — она прячет голову в капюшон, но резкий удар сбивает его, и холод снова растирает ее пряди в колтуны, щедро приправляя свое дыхание пригоршнями сыпучего снега. И она уже не сопротивляется, она согласна — да, она заслужила, пусть.
Вынырнув из метро в центре, Яся прячется за стеной и набирает на пока еще работающем сотовом телефоне номер своего милого безусого друга. Тот подбирает девушку возле упавшей липы на Первомайской. Липу подволакивает ураганом за гриву кроны, она оставляет за собой след из выломанных об асфальт веток. Единственная безопасная во время шторма улица — Карла Маркса, столетние деревья на которой были спилены и заменены двухлетними тростиночками из соображений безопасности: улица примыкает к рабочей резиденции, в которой частенько бывает Ясин отец.
Костик ведет машину по обледеневшей трассе и время от времени ойкает — тяжелые удары ветра сбрасывают китайский джипик с полосы. Завезя подругу, Константин отправляется забирать маму — она застряла в каком-то гипермаркете и почему-то убеждена, что таксисты справятся с задачей ее спасения хуже, чем едва освоившийся за рулем «Chery» сыночек.
Наутро Яся звонит Ирине Колене, сообщает, что заболела. Просит подменить ее на торговой точке в ближайшие два дня. После этого выключает сотовый телефон, запирает дверь во флигель и занавешивает окна, отрезая все, вообще все — исчерпывающе все! — возможности.
Она не плачет. Этот навык она утратила.
* * *
Вернувшись домой с работы, Яся озадаченно ощупывает кровать. Лаура никогда не заправляет одеяло в щель между матрасом и коробкой.
* * *
Внесено в счет компенсации долга тысяча семьсот пятьдесят долларов. Сумма конвертирована в рубли и перечислена на указанный в исполнительном листе рассчетник. Через неделю Лаура приносит очередной казенный конверт, в котором лязгающим стилем сообщается, что судом Фрунзенского района объем взыскаемого с Янины Сергеевны вреда проиндексирован на показатель инфляции и вырос до ста двенадцати миллионов. Это попытка вычерпать сугроб чайной ложкой. Во время снегопада.
* * *
Голос Каравайчука в трубке задыхается:
— Рыбонька, позвонили девчонки из «Милены», это через три дома от нас, сантехника и бытовая химия, у них шмон! В нашем районе рейд налоговой с точечными проверками!
— А что, у нас что-то не в порядке с документами? Кассовый аппарат есть, лицензия тоже.
Ясю не так просто испугать, ей постоянно требуется преодолевать инерцию смелости, чтобы войти в пояс паники. Это ее свойство уже обеспечило ее одной большой и двумя маленькими проблемами; обе можно было избежать, вовремя испугавшись. Каравайчук же, напротив, судя по его голосу, — знатный паникер:
— Вот видно, что у тебя опыта работы в торговле нет! За-кры-вай-ся! — надсаживается специалист по бананам. — Они берут все накладные и шуруют, пока не найдут нарушений на пару тысяч. А вообще, они обычно вызывают хозяина и предлагают сдаваться.
— Сдаваться? Это как? — Девушка берет табличку «Переучет», одевается и готовится идти вниз.
— Предлагают самим назвать нарушения, скажем, на пятьсот баксов штрафа. У них, типа, план, понимаешь? План по штрафам. Иначе будут искать, пока не найдут на два косаря. Вот такая логика. В стиле «Хенде хох»! Как в сорок третьем!
«Как вам всем сложно, — думает про себя девочка. — Как вы тут вообще живете?» Впрочем, такие, как Каравайчук, живут лишь в той степени, в которой жизнью можно назвать пребывание в сопле таких простейших форм, как бактерии или одноклеточные. Живут тут такие, как ее отец. А также те юные Уоррены Баффеты, вокруг комнатных бизнес-тепличек которых заботливыми родителями возведено кольцо из автоматчиков.
— Я все поняла, — морщится Яся. — Точку закрыла, повесила табличку «Переучет». Что дальше делать-то?
Она скучает по листику бумажки с надписью «Ушла топиться», который когда-то навешивала на родную библиотеку. В Минске, впрочем, так нельзя. В Минске все строго. В Минске даже для сообщения об отлучке с целью утопления предусмотрена своя заверенная в МЧС и Минздраве форма.
— Что делать? — переспрашивает Каравайчук и нервно смеется. Он всегда нервозен, когда теряет доход. — Домой топай и сиди там.
— У меня дом далеко, — не соглашается Яся. — Туда-обратно — полтора часа на маршрутке. Я лучше до вечера в городе поболтаюсь.