Озеро
Шрифт:
— Ну надо же. Вот уж действительно, люди, для которых вывеска и настенная живопись — это одно и то же, пасуют перед теми, кто засветился в СМИ...
Накадзима вновь высказался совершенно откровенно.
Кажется, что эта прямота отчасти заимствована им у Тии-сан.
— Наверное, так в любой стране...
— И тем не менее, если ты будешь иметь дело людьми, которые в своей повседневной жизни видят великие произведения живописи, украшающие исторические здания или своды храмов, кто знает, возможно, это будет совсем другое дело. Я человек далекий от искусства и совершенно не разбираюсь в нем, но, когда
— Я тоже испытываю нечто подобное. Если поеду туда, то смогу вдоволь насладиться теми полотнами, ради которых я специально отстаивала очередь в картинную галерею Уэно и которые в итоге видела секунд пятнадцать. Да и количество не сравнить. Кроме того, я смогу тщательно изучить храмовую живопись. Больше всего меня интересуют фрески... Если представится шанс, хотела бы больше узнать о реставрации картин. Да, столько всего, что хочется попробовать! Все это мне предстоит изучить. Познакомившись с тобой, я впервые задумалась о том, что хочу больше узнать о предмете своего интереса.
Ресторан был наводнен студентами и холостяками, по телевизору показывали бейсбол. То там, то здесь раздавались голоса желающих сделать заказ, и официанты спешно бегали от столика к столику. Мы крайне редко ели вне дома, из-за чего все выглядело свежо и как-то по новому. Подобно кроту, вылезшему из своей норы, я была ослеплена происходящим вокруг.
Сегодня в знак признательности я решила совершить редкий поход в ресторан и угостить Накадзиму. Тот с явной неохотой согласился, признав, что иногда все-таки можно.
Мы просто ужинали в ресторане по соседству, и не более. Опять же все выглядело довольно обыденно, как и в те дни, когда я бывала здесь одна. Но слова Накадзимы все больше переносили меня в какое-то другое измерение, и обыденность рассеялась, уступив место совершенно иному пространству.
— Знаешь, больше всего я переживаю, что с ростом рейтинга твоей популярности в Японии тебя завалят новыми заказами и ты передумаешь ехать в Париж, — с грустью признался Накадзима, потупив взор.
— Конечно, если у меня будет работа, я постараюсь по возможности потрудиться где угодно в Японии. Опять же до последнего буду зарабатывать деньги, — ответила я. — Тем не менее в Париж я поеду. Я дорожу нашими отношениями, и сейчас, пока еще относительно молода, я хочу и готова принести в жертву то, и у меня есть, ради чего-то более великого. К тому же у меня появился настрой хоть немного заняться самосовершенствованием...
— Ну, слава богу, — облегченно вздохнул Накадзима.
Эта привычка скрывать свои чувства, вместо того чтобы сказать, что он, возможно, по настоящему рад, тоже была его отличительной чертой.
Я подумала о том, что наш диалог напоминает разговор двух супругов.
Игра в супругов, игра в папу и дочку, игра в общественницу... Я вечно во что-то играю.
Однако по-другому просто не получается, если этого требует мой стиль жизни. И это не значит, что я не вкладываю в это свою душу.
График работы стал несколько жестким, и один-два раза мне пришлось задержаться до поздней ночи, но в конце концов картина была закончена.
Вместе с Саюри и директором школы мы сделали памятные фотоснимки, как и обещали, дали интервью районной газете и кабельному телеканалу и перед камерой специально упомянули название компании-спонсора и сказали слова благодарности в ее адрес. Я сфотографировалась на память на фоне своей картины вместе с детишками, которые стали мне настолько близкими и родными, словно мы побывали с ними в одном детском лагере. А еще по случаю окончания работы меня пригласили на пикник.
Как-то в полночь после того, как все закончилось, я перелезла через забор, одна тайком проникла на территорию школы и встала перед своей картиной.
Оттого ли, что смотрела на нее сразу же после завершения работы, но она показалась мне какой-то уж очень замечательной. Эта картина была лучшей из всех, что я рисовала прежде. И хотя никто не видел ее сейчас, она даже в кромешной тьме была величественно прекрасна.
Пусть слабая, но все же уверенность в себе наконец-то пустила крепкие корешки где-то в глубине моей души.
Я подумала, что теперь и впредь со мной все будет в полном порядке.
Обезьяны на моей картине живут, расточительно прожигая время так, словно им никуда не нужно спешить. Несколько маленьких красочных взрывов плавно перетекают из одного в другой, подобно радуге.
Я взглянула на обезьяну, попивающую чай, затем на обезьяну, лежащую в кровати, и в этот мгновение словно какая-то вспышка озарила меня изнутри.
Точно! Что, если мне одной поехать в гости к Мино и его сестре!..
Кстати, какая железнодорожная ветка это была? Где мы делали пересадку? Как называется то озеро? Пока я думала обо всем этом, в голове неожиданно промелькнули слова E-тяна: "Обезьяны-призраки".
И тут я задумалась.
Может, этого места нет на самом деле и оно существует только в голове Накадзимы? Что, если те люди уже покинули этот мир? Что, если сказанное E-тяном — правда?
Я испытала шок. Это предположение сделалось вдруг таким ясным и гораздо более очевидным, чем то, что это место действительно существует.
Для такой убежденной реалистки, как я, совершенно недопустимо думать о таких вещах... Однако почему-то эта мысль удивительным образом соответствовала ситуации, и меня не покидало чувство, словно я блуждаю в туманных лабиринтах собственной памяти. Все то, что я видела, не существовало на самом деле, и то, что я испытала и ощутила собственным телом, словно превратилось в дым. Сила, которая всем этим управляла, была в Накадзиме. Кажется, что его присутствие в этом мире не ориентирует на достижение чего-то светлого.
Лично мне довольно комфортно рядом с этим человеком, и я в какой-то степени люблю его, и поэтому меня это особо не беспокоит, но вот ощущение некоторого шока и изумления, которое я испытываю время от времени, меня несколько насторожило.
Однако мне кажется, что так всегда бывает, когда двое всерьез встречаются.
Обычно люди изо всех сил стараются все уладить и смягчить, чтобы не испытывать подобных чувств, но изначально все это имеет место.
Это какое-то совершенно особое одиночество, словно ты погружен в глубочайшую тьму.