Ожерелье Атона

Все события вымышлены, все совпадения случайны.

Этой книги могло вообще не быть без помощи моего папочки, Ивана Тарасевича, который проходил срочную службу в Египте и чьи рассказы очень мне помогли при обдумывании сюжета.

Также я благодарю писательницу Татьяну Матвееву, которая консультировала меня по истории Древнего Египта.

Отдельное спасибо писательнице Наталье Саморуковой

Также хочу поблагодарить за помощь посетителей форума издательства «Эксмо», чьи советы и поддержка здорово мне помогли.

И, безусловно, я благодарю всех сотрудников издательства «Эксмо», имевших отношение к рассмотрению этой и других рукописей. Тому, как писать книги, тоже надо учиться. И, если бы не ваши терпение и доброжелательность, моих романов просто бы не существовало.

Милая мамочка. Ты всегда так переживала, что у меня нет отца. В детстве всем малышам читают сказки. А ты каждый вечер присаживалась на краешек моей постели и объясняла:

– Твой отец не мог жить вместе со мной. У него была семья, маленькие детки. Мы не хотели любить друг друга. Мы сдерживали наши чувства очень долго, но потом… И появилась ты. Солнышко мое, и я, и папа очень любим тебя. Но я хочу, чтобы ты знала правду. Папа никогда не придет. Он не будет жить с нами ни завтра, ни через неделю. Никогда. Но я обещаю. Я клянусь. У тебя обязательно появится настоящий отец. Честное слово. Я сделаю все для этого!

Мне кажется, я прекрасно понимала, о чем речь. Настоящего папы нет. Будет новый. И вы вместе станете забирать меня из детского садика.

Знаешь, мамочка, я очень, очень этого хотела. Мои куклы могли бы подтвердить, что ночами я важно расписывала им нашу новую жизнь и даже говорила: «Вот придет папа, тогда вы уже не забалуете…»

Но дядя Леша мне не понравился с первого взгляда. Хотя он угощал меня конфетами, а ты улыбалась, мое детское сердечко зашлось от боли.

Бедные мы с тобой, мамочка, бедные. Мы честно пытались его полюбить. Ты не обращала внимания на пьянки мужа. Я старалась не плакать, когда отчим ругался на тебя, заставлял готовить еду своим дружкам-алкоголикам. Но дядю Лешу любить было невозможно, потому что чудовищ не любят.

Моя милая мамочка, ты была сто раз не права в своем желании снова не лишать меня отца. Мы жили плохо, мы жили недружно, очень бедно. И только любовь ко мне заставляла тебя отчаянно пытаться сохранить этот многолетний ад.

Я бы хотела умереть вместе с тобой.

Но ты ушла одна.

Ты ушла одна и оставила меня с ним.

Я умоляла твою сестру забрать меня к себе, но ты же знаешь дядю Лешу. Он умеет быть обаятельным, когда хочет. И тетя Лиля ему поверила! Она сказала:

– Алексей, я все понимаю. У девочки стресс. Смерть матери и взрослые переживают тяжело. А здесь же подросток, четырнадцать лет, ей больно, страшно. Пусть рядом с ней будет близкий человек.

Мамочка! Через год это животное стало мне таким близким, что я хотела покончить с собой. Да, после изнасилования я собиралась пойти в милицию. Но не смогла, не смогла. Как рассказывать про такое незнакомым людям?.. А тетя Лиля уехала в Штаты, и я осталась совсем одна. И отчим это понимал и этим пользовался. Этот говнюк насиловал меня почти каждый день…

А потом… Мамочка, потом я не выдержала.

Его прогнившие зубы обнажаются в кривой улыбке. И сразу же тянет омерзительной вонью перегара, лука, дешевых сигарет.

– Ну же, девочка, покажи класс!

– Нет! – отчаянно кричу я. – Пожалуйста, не надо. Ты же обещал! Обещал, что тогда это было в последний раз!

– Обещанного три года ждут! Кончай выпендриваться! Не зли меня! Сейчас по печени получишь, сучка!

С блузки разлетаются пуговицы.

Ты, мамочка, безмятежно улыбаешься с портрета над кроватью.

Можно еще раз вытерпеть этот позор. Смыть липкий пот под душем. Попытаться не убить себя завтра. Но тогда это никогда не прекратится.

Отталкивая отчима, я бросаюсь на кухню. Он семенит следом, путаясь в спущенных брюках, хватает нож. Потом падает на пол, случайно, а может, и совершенно сознательно пропарывая мне щиколотку. Больно-пребольно, до самой кости.

Но боль быстро теряется в пьянящем запахе крови. И я, схватив топорик для разделки мяса, опускаю его прямо на череп грязно матерящегося отчима.

Он уже не дергается, исчезли булькающие звуки, доносившиеся из горла. А я все никак не могу заставить себя остановиться. Колю, крошу, уничтожаю ненавистные лицо и тело. И даже когда милиционер перехватывает мою руку, ладонь все сжимает скользкую от крови рукоятку топорика.

Вот тогда, мамочка, я впервые отчетливо поняла: убивать – это, оказывается, так приятно. Но это тайна. Про нее надо помалкивать. Не говорить никому. Но тебе – можно. Ты же моя мамочка. Ты умерла, но я все равно чувствую тепло твоей любви…

Увести и убить, – коротко распорядился Эйе [1] , кивая на раба-ювелира. Тот побледнел и распластался на каменных плитах перед верховным жрецом Ахетатона. [2]

Получивший приказ стражник, недоуменно поглядывая на Эйе, переминался с ноги на ногу. Может быть, он что-то неправильно понял? Ведь распоряжение касается лучшего ювелира во всем Египте, делавшего украшения для короны фараона Эхнатона [3] , да и на руках несравненной супруги пра-вителя Нефертити [4] змеятся браслеты его работы…

– Увести и убить! – повторил Эйе.

Губы ювелира дрогнули:

– О мой господин! Чем же я так вас прогневил? Только скажите – и я все исправлю. Объясните, умоляю, что вам не по нраву?!

Под пристальным взглядом жреца стражник схватил раба, но тот вырвался из его рук и, обдирая колени, пополз к расписанному золотом креслу.

– Пощади! Пощади!

Его крик еще долго разносило услужливое эхо прохладной колоннады.

В покоях жреца, примыкавших к главной молельной комнате храма, царил полумрак. Нежный огонек, дрожащий в светло-розовом алебастровом светильнике, метался по длинным, узким сосудам с благовониями, черным маскам богов, развешанным по стенам, кинжалам в блестящих ножнах, свиткам папируса.