Ожерелье для моей Серминаз
Шрифт:
И допив вино из кружки, старик захрапел, будто разом выключился.
Почтенные гости встали и молча поклонились Хасбулату, сыну Алибулата из рода Темирбулата, чье имя всегда стоит рядом со словами «честность», «правдивость» и «добропорядочность».
Назавтра, когда звук гонга возвестил о конце рабочего дня и кубачинцы, щурясь на солнце, выходили из здания комбината, ко мне подошел мой дядя. Он был в самом добром настроении.
После моего возвращения в аул нам еще не пришлось по-настоящему встретиться, посидеть, поговорить, да я и не искал такого случая по многим причинам.
— Что же ты не появляешься у нас в новом доме? — спросил он. — Ну-ка пошли!
Когда мы вошли, моя мать, уже сменившая дорогой свадебный наряд на обычное домашнее платье, готовила у печки пирог-чуду с потрохами. Она будто сбросила с плеч добрый десяток лет, расцвела и похорошела, как трава после дождя. Увидев меня, смутилась, не меньше смутился и я. Заметив это, Даян-Дулдурум провел меня прямо в гостиную. Это была большая, светлая комната, застланная превосходным чарахским ковром — подарком моего дяди.
— Ну, как странствовал? — спросил дядя, будто только сейчас увидел меня в ауле.
— Хорошо, дядя.
— Еще бы! На таком коне любая дорога втрое короче.
Вот оно! Все эти дни я мучился, что скажу дяде о коне, но так и не придумал. И потому просто кивнул в ответ.
— Я тут не один бой за тебя выиграл. Теперь дело за тобою, докажи свою любовь и преданность. Ты ведь вернулся с достойным подарком?
— Достойнее в наше время и быть не может.
— Ого! Узнаю голос настоящего мужчины. Надо будет заглянуть к тебе, посмотреть, что это за штука такая.
— Знаешь, дядя, это такая вещь, что даже тебе я ее не покажу до времени.
— Понятно! Удивить решил. Но можно ли узнать, что хоть это за вещь?
— Конечно! Это — ожерелье.
— Ты достал необыкновенное ожерелье?
— Совершенно необыкновенное.
— Дагестанское изделие или из чужих краев?
— Наше! Но ты не расспрашивай, все равно больше я тебе ничего не скажу.
— Смотри не подкачай. Не то заставишь меня краснеть. А я еще ни перед кем не краснел. Срок — неделя.
— Ладно. Неделя так неделя.
— Смотри, как ты изменился за время странствий! Именно солидности тебе недоставало!
Я догадывался, что в глубине души дядя чувствует себя виноватым передо мною: он увел из сакли мою мать.
— А как ты смотришь на мою женитьбу? — как-то неуверенно спросил Даян-Дулдурум.
— Искренне поздравляю!
— Жаль только, недолго пришлось мне побыть с женою. Вот послезавтра уезжаю по делам в Согратль. Да ты не волнуйся, к смотринам вернусь.
Но волновался я вовсе не потому, что боялся, как бы дядя не задержался в Согратле.
— Так что, дорогой племянник, приведи-ка завтра моего коня.
Я не знал, что ответить.
— Что же ты молчишь?
— Коня нет, дядя.
— Что?
— Нет его больше.
— Как нет? Куда же ты его девал?
— Я никуда не девал, но вот волки...
При этом я представил себе искаженное ужасом лицо цудахарца, который вместо козла балхарки Салтанат прирезал дядиного коня.
Вы уже достаточно хорошо знаете характер моего дяди, и поэтому я не стану пересказывать все проклятья, которые обрушились на мою бедную голову. Я мог бы утонуть в нескончаемом их водовороте, если бы вдруг по всему верхнему аулу не пронесся, опережая отставшую где-то почтальоншу с ее неразлучной синей сумкой, клич, что на имя почтенного Даян-Дулдурума получен пакет из Италии от некоего Пьерро Сориано. В душе я послал тысячу благодарностей моему далекому спасителю. Я надеялся, что письмо, а еще лучше какой-нибудь сувенир отвлечет внимание дяди от погибшего коня. Кроме того, кони вообще выходят из моды. Нынче подавай горцу машину, да не какую-нибудь, а легковую, чтобы было мягко и удобно. Но я не успел привести этот спасительный довод, потому что мой дядя выскочил на террасу, а навстречу ему уже поднималась по лестнице запыхавшаяся почтальонша, самая милая болтушка из всех, каких я знал.
Увидав дядю, она опустилась на край лестницы и заголосила:
— Ой, как я бежала, как бежала! Я просто летела и все-таки, дядя Даян-Дулдурум, не успела опередить языки наших кумушек. А так хотелось самой принести вам эту весть: ведь не каждый день мы получаем такие письма. Да и вы так часто спрашивали: «А нет ли чего-нибудь от моего итальянца?..» И вот сегодня разбираю почту, и прямо сверху лежит продолговатый такой пакет, а на уголке штамп: «Международное». Я даже вскрикнула от неожиданности! Вот говорят о дружбе народов, а мне думается, что основой такой дружбы остается дружба между людьми... Разве я не права, дядя Даян-Дулдурум?
— Ну и язык у тебя... Где пакет? Письмо где?
— Есть письмо... Но дай хоть отдышаться, ведь я так бежала, так спешила, всех птиц перепугала, и домашних и диких.
— Да где же пакет?
— Вот здесь! — И почтальонша невозмутимо похлопала но сумке.
— Так давай же его!
— А я что делаю? Вот нетерпеливый человек!
Но все-таки она открыла сумку, и дядя выхватил из рук доброй вестницы длинный, узкий пакет, повертел его в руке, взвесил на ладони, потом надорвал и вскрыл. В пакете на небольшом кусочке красивой белой хрустящей бумаги начертано было несколько строк, и то не по-нашему и не по-русски, а по-итальянски.
Тут мой дядя послал меня за Тубчи-Пашой, тем самым кубачинцем, который в годы войны попал в плен, потом бежал из плена и, оказавшись на итальянской земле, вместе с партизанами итальянского Сопротивления воевал против фашистов. Тубчи-Паша — храбрый человек, он награжден не только итальянскими, но и французскими орденами и медалями. Возможно, что он еще помнит итальянский язык, хотя с тех пор прошло уже двадцать лет.
Тубчи-Паша пошел со мной. Мы застали дядю на террасе, он все еще вертел письмо, а у ног его по-прежнему сидела почтальонша, забывшая, что ей еще надо разнести по аулу двести или триста писем и газет. Дядя, видно, пытался прочитать меж строчек на непонятном языке сообщение о посылке какого-то ответного сувенира.
Тубчи-Паша взял письмо, напомнив о том, какие храбрые, веселые и жизнерадостные были итальянские парни, с которыми он дружил, голодал, мерз, уставал и воевал. После этого долго разбирал строку за строкой, бормоча что-то себе под нос, затем выпрямился и перевел послание. Пьерро Сориано из Италии сообщал, что получил драгоценный для него дар мастера Даян-Дулдурума — турий рог с серебряной отделкой, и заключил письмо обещанием: «Спасибо, дорогой маэстро, я всю жизнь буду пить из этого рога за твое здоровье!»