Ожерелье Дриады

Емец Дмитрий Александрович

– Жалких нет. Назови какой-нибудь, – предложил Эссиорх.

Буслаев испытал кризис воображения.

– Ну, печной горшок, – брякнул он. – Положим, я живу в пустом деревенском доме и только он у меня и есть.

Эссиорх задумался самое большее на секунду:

– Пожалуйста! Вот ты – счастливый обладатель печного горшка. Поздравляю! Горшок – один, а забот – целый вагон. Надо ругаться с тем, кто его запачкал и не вымыл за собой. Надо орать на соседского ребенка, чтобы он не свалил его со стола. Ты не можешь выйти из дома, потому что его упрут вместе с кашей. Ты начинаешь невольно сравнивать свой

горшок с горшками других людей и приходишь к выводу, что у кого-то горшок лучше твоего, а у кого-то хуже. Первым ты завидуешь, вторых лезешь утешать, хотя тебя об этом не просят… К тебе начинают приходить толпы безгоршечных друзей со своими подругами, сидеть у тебя до утра и дебоширить. Ну и так далее! В общем, если очень постараться, то, даже имея один печной горшок, можно захлопотаться до психушки.

– Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не женат. Ты патологически боишься горшков, – заявила Улита.

Эссиорх, как показалось Мефу, напрягся. Женщины не умеют шутить на тему брака без личностного вовлечения в процесс, а потому лучше выбрать для юмора более безопасную тему.

– Что же теперь, и горшка нельзя купить? – спросил Буслаев, из мужской солидарности выручая Эссиорха.

– Можно-то можно, если он действительно нужен, – со вздохом разрешил хранитель. – Но вот привязываться к нему нельзя. Если ты чувствуешь, что способен зациклиться на горшке, как я, к примеру, на мотоцикле, – ну его совсем! Лучше придушить жадность в зародыше, потому что потом она тебя сама придушит.

Меф засмеялся.

– Чего ты хихикаешь? – с подозрением сказал Эссиорх.

– Да про жадность… Однажды, классе в четвертом, мы с одним дружбаном лезем через забор. У меня в руке пять железных рублей и ни одного кармана. Попросил дружбана подержать. Он подержал, а потом пытается отдать, а кулак не разжимается. Вроде как он и согласен, что пять рублей мои, а пальцы все равно сами собой стискиваются.

– То-то и оно, – согласился Эссиорх, отметив про себя, что воспоминания детства у Мефа остались незатронутыми. Вероятно, коррекция была точечной и касалась только службы мраку.

Хранитель завалил молодую сосенку и лихо разделал ее на рогулины и перекладину для котелков. Сосна, полная свежих соков, пружинила и щекотно пахла смолой. Зеленая хвоя постреливала, попадая в огонь.

– И не жалко тебе? – спросила Даф, терзаясь слабыми экологическими муками.

– Турист – умеренный и рачительный вредитель природы! – бодро отвечал Эссиорх.

– М-мм? Ты уверен? А кто неумеренный и нерачительный?

– Да любой другой человек, который в год купил хотя бы пять газет и два журнала. Вот уж кто конченый садист да еще и чистоплюй!

Начиная готовить ужин, Эссиорх обшарил продуктовые гермы и вытряхнул все на траву, приятно заинтересовав муравьев. Огромные муравейники были здесь повсюду. Только неподалеку от костра Даф видела по меньшей мере три.

– А где сахар? – озадаченно спросил хранитель у Улиты.

– Где ж ему быть? В магазине, вестимо, – радостно ответила та.

– Как – в магазине??? Я же сказал: четыре килограмма сахара!

– Не придирайся, пупсик! Я купила кучу шоколада! Согласись, что дорогой шоколад всегда лучше вонючего и дешевого сахара!

Эссиорх так не считал.

– Но не в каше… Ну-ка

покажи твой шоколад! – попросил он.

Улита недоверчиво заглянула в зеленую герму, долго пролежавшую на солнцепеке. Весь шоколад смялся в причудливый ком. Откусив от него, ведьма немедленно принялась отплевывать вцементировавшуюся фольгу.

– Ой, блин!

– Точно! В блин все и превратилось! – подытожил Эссиорх, порой нарочито воспринимавший все слова буквально.

– И что мы теперь будем есть? – спросила Улита.

Эссиорх выдержал укоризненную паузу, после чего смилостивился и, пожимая плечами, сказал:

– Не боись, все ту же гречку. Может, через день чередуя с рисом. Лучшей еды в походе все равно нет. Разваривается на целый котелок да и укладывается компактно, что в герме, что в животе.

Часов в шесть Чимоданов, громоздивший очередную «устрашающую» гору из трупов оводов, внезапно застыл в очередном замахе. Одну, две, пять, десять минут просидел неподвижно, с занесенной рукой, чутко скользя глазами то вправо, то влево, а затем опустил руку и сказал:

– Подчеркиваю: оводов больше нет!

– А куда они делись? – удивился Корнелий.

– Без понятия! Просто нет! За позапрошлый час я прибил двадцать восемь, за прошлый семь, а сейчас вот вообще ни одного, – авторитетно заявил Петруччо.

С ним не спорили: в Чимоданове начинали уже признавать специалиста, во всяком случае, по оводам. Эссиорх, любивший докапываться до первопричин, предположил, что оводы «работают» только при ярком солнце. Вечером же отправляются спать в траву. Пытаясь подтвердить свою догадку, он долго безуспешно ползал на коленях, пока не отыскал под листом подорожника одного овода. Правда, потом оказалось, что у него нет крыла и вообще это, скорее всего, уползший недобиток из чимодановской кучи.

Меф накрыл своей ладонью руку Дафны.

– Дафна, хочешь кофе? – спросил он нежно.

Дафна покосилась на Мефа с подозрением, ожидая фортеля. В бескорыстную нежность со стороны своего подопечного она не верила.

– Да, хочу, – сказала она осторожно.

– Так иди – сделай!

– Тогда не хочу! – отказалась Дафна.

– Ты же сказала, что хочешь?

– Девушкам свойственно самим не знать, чего они хотят, – заявила Даф.

Поняв, что ее не переупрямишь, Меф вздохнул, взял котелок и отправился к реке. В первый раз он взбаламутил воду и зачерпнул тину. Во второй отошел выше по течению и, держась за накрененное дерево, черпанул воду почище. Главное, как он сообразил, не цеплять котелком муть, выстилающую реку снизу.

Эссиорх и Дафна наблюдали от костра, как Меф решает проблему с водоснабжением.

– Всегда когда смотрю на реку – думаю: река, как человек. Главное, не задеть дно, а то столько всего всплывет – намучаешься, – негромко сказал Эссиорх.

– А как же человеку тогда очищаться? – удивилась Даф.

– Постепенно. Зажал ноздри, вытянул тину, отжал, выкинул. Улеглась вода – снова отжал и снова выкинул. И так бесконечно.

Вода была коричневатая, с частицами торфа, с заплывшей сухой травинкой и с непрерывно шевелящейся многоножкой на дне. Многоножку Меф выудил пальцами и выкинул, после чего повесил пшикнувший котелок рядом с его приятелем, в котором начинала уже пыхтеть гречневая каша.