Ожерелье Дриады

Емец Дмитрий Александрович

Ната заявила, что пошла купаться, и вернулась минут через двадцать с мокрой головой и синими кругами под глазами. Не доходя до костра, она принялась истерично орать на Корнелия, что он разлегся и мешает ей пройти.

– Дорогуша! – сказала Улита, заступаясь за курьера. – Возьми себя в руки или протянешь ноги! Вокруг пятьсот квадратных километров никем не занятого леса! Тебе что, негде обойти?

– Сама обходи! – отрезала Вихрова и, бесцеремонно наступив Корнелию на грудь, придвинулась к костру.

– Я, между прочим, живой! – миролюбиво напомнил Корнелий.

– А

мне начхать!

Ната опустилась на колени и, протягивая к огню руки, стала греться. Мошкин с Чимодановым переглянулись, поняв, что она опять кормила кровью клеща.

Евгеша взял топор и отправился в лес за очередной сухостойной березкой. Впечатлительному Мошкину требовалось время, чтобы обрести равновесие. Совесть грызла его большими белыми зубами, грозила большим белым пальцем и вопрошала с мошкинской же сомневающейся интонацией: «Евгеша, тебе не мерзко, нет? Душонка не чешется?»

Увы, так все и было. Душонка ныла и чесалась, наполняясь сомнениями, точно закисшими окурками.

Вернулся Мошкин из леса облепленный комарами. Комары копошились у него в волосах, противно звенели у уха, лезли в рукава и за воротник.

– Слушайте! Я, наверное, разворошил какой-то комарятник! – виновато сказал Евгеша.

– Причем во всей Муромской области. Тут их тоже полно! Уже минут пять! – успокоил его Меф, отплевывая в костер очередного комара. Тот вздумал покончить счеты с жизнью, залетев ему в рот.

– Подчеркиваю: Муромской области нет! – авторитетно заявил Петруччо.

– А город Муром?

– Город есть, а области нет. Области тут Нижегородская и Владимирская!

– Откуда ты знаешь?

– Здрасьте! У меня вся география российская в башке сидит, включая деревню Мортка Ханты-Мансийского автономного округа! Кто отчеты принимал от коми… – самоуверенно начал Петруччо и закашлялся.

В рот ему непонятно как прыгнула сосновая шишка. Дафна деликатно отвернулась и, дуя на флейту, стала полировать ее рукавом.

Избавившись от шишки, Чимоданов ссоры затевать не стал. Вместо этого он принялся хлопать комаров и наваливать их сверху на дохлых оводов. У него снова появилось занятие. Комары, правда, гораздо мельче, и как строительный материал шли десять к одному, зато их было гораздо больше.

– Я поняла! – сказала Улита. – Днем – оводы, вечером и ночью – комары! С пяти вечера до шести вечера – перерыв для пополнения природного полнокровия доноров, а затем смена караула!

Убедившись, что гречка готова, Корнелий сволок с крюка котел, оттер Эссиорха плечом и, покрикивая, стал раскладывать кашу по мискам. Сознание у Корнелия всецело вписывалось в формулу «мы пахали». Раз в неделю притащив из магазина батон хлеба, он полагал, что кормит всю ораву. Сдув со стола крошки, считал, что один за всеми убирает. Теперь же, подбросив в костер пару шишек и трухлявую палку, внезапно осознал, что и ужин приготовил он.

Это было бы еще терпимо, если бы Корнелий не начал покрикивать, на правах всеобщего благодетеля загоняя всех в тараканьи норки.

– Эй, ты! Есть будешь? Тебе какую миску –

с мятым краем или с дурацким рисунком? – спросил он у Улиты.

– Без разницы! – сказала ведьма равнодушно.

– Тебе что, по барабану? – поразился Корнелий.

– В точку! – подтвердила ведьма. – Ты очень правильно определил музыкальный инструмент!

Получив эмалированную миску, разрисованную мелкими лягушечками, Улита воткнула в кашу ложку и стала терпеливо дожидаться, пока Чимоданов, мастерски орудуя топором, быстрыми, короткими, безмерно осторожными движениями откроет банку с рыбными консервами. К ключу он никогда не прибегал. Для него это было несолидно.

– Где ты так научился работать топором? – с восхищением спросил у него Меф.

Даф кашлянула.

– Да так… баловался помаленьку. Тюкал-тюкал, – невнятно пробурчал Петруччо, которому не хотелось больше давиться шишками.

Ужин еще не закончился, когда Эссиорх сбегал в палатку и, вернувшись с накомарником, надел его на Улиту. Ведьма, самая вкусная из всех, едва успевала смаргивать лезущих ей в глаза насекомых. С лица она их давно уже не схлопывала (это можно было делать бесконечно), а просто утирала лицо ладонями вместе со всем, что на нем сидело. В Москве о комарах всегда думаешь, как о чем-то существующем в теории. Когда же теория становится практикой, предпринимать что-либо поздно.

– Накомарник – это чтобы она добавки не попросила? – язвительно поинтересовался Корнелий, видевший, что Улите теперь некуда просунуть ложку.

– Ты можешь говорить глупости не каждый раз, а хотя бы через раз? – окрысилась на Корнелия ведьма.

– Я-то могу, да ты и через раз считать замучаешься!

– Не нарывайся! А то буквы так между зубов застрянут, что выковыривать нечем будет! – предупредила Улита.

– Ой-ой, как страшно! Если я врублюсь в твою шутку, ты вырубишься! – предупредил Корнелий.

Это был перебор. Ведьма стала медленно приподниматься. Даже в накомарнике она была страшна. Корнелий стал спешно припоминать, где его флейта, и, к своему ужасу, осознал, что она на самом дне рюкзака да еще и в закрытой на «молнии» палатке.

– Что, дудочку потерял? А я свою рапиру нет! – посочувствовала Улита.

– Да я с тобой и без флейты справлюсь! – запальчиво крикнул Корнелий.

– Да уж! Такие дистрофаны, как ты, меньше чем по пять человек домой не возвращаются, а то еще шахматист какой подойдет – ногами запинает!

– Да я тебя!.. Ведьма!

– Я-то ведьма! – подбоченилась Улита. – А ты кто? Пуп человечества? Сочувствую! Великих полководцев и пупов человечества всегда в избытке. Это психушек вечно строится впритык.

Спохватившись, что лишних Корнелиев в природе нет, Эссиорх удержал Улиту и, усадив ее на бревно у костра, призвал ее сделать пятиминутную паузу. Он отлично знал, что Улита остывает быстро и через пять минут уже и не вспомнит о Корнелии.

– Ну и ладно! Пусть болтает, что хочет! В другой раз его заколю! Каждый имеет право оставить потомкам свои тронутые молью мечты! – смирилась Улита.