Ожерелье Дриады

Емец Дмитрий Александрович

Пройдя всю деревню и никого не встретив, Матвей и Ирка подошли к крайнему дому. Матвей поискал глазами, куда можно постучать, и, не обнаружив ничего подходящего, постучал в почтовый ящик. Сразу подниматься на крыльцо было неудобно. Все-таки чужой участок. Охраняется солью и дробью, так сказать.

Сразу за воротами стояло в ряд несколько мисок с раскисшей едой. Рядом лакал из лужи мордатый кот.

На стук в почтовый ящик не отозвался никто, включая почтальона.

– Ау! Хозяева! – гаркнул Матвей во весь голос.

– Тише! – робко сказала

Ирка, хватая его за рукав.

– Зачем тише-то, гадкая мерзайка? – радостно встрял Антигон. – Орут, чтоб услышали! Тихо орать – какой смысл?

Он решительно перешагнул через давно завалившийся забор и зашлепал ластами в глубину участка. Когда раскачивающаяся спина Антигона скрылась за сараями, послышался собачий лай, и кикимор появился вновь. На этот раз он улепетывал, преследуемый разнокалиберной собачьей сворой. Мордатый кот залез на липу. Деловито залез, с достоинством, без спешки и суеты.

Свора подняла столько шума, что в крайнем окне мелькнуло лицо. Звякнула щеколда. На крыльцо вышел бодрый дед в трениках и овечьей жилетке. Борода у него была, как трехцветная кошка, – по краям седая, в центре же – желтоватая, с четкой рыжей полосой, в цвет прилагавшихся усов. Увидев хозяина, утихшая было свора забрехала втрое громче, оправдывая сам факт своего существования.

– А ну пошли, пошли! Не выслуживайтесь! – прикрикнул на псов дед и, раздавая собакам пинки, подхватил Антигона на руки.

– Не испугался, малец? Сколько тебе? Годов с пяток будет?

– Семь весной! – соврал Антигон, у которого одному только радикулиту было веков восемь.

– Ну так мы ровесники! В один ноль у нас разницы-то, а ноль-то не считается! Нету числа такого – ноль! – обрадовался дед. – Дачники?

– Туристы, – сказал Багров.

– Тоже хорешее дело. Ваш, что ли, робенок?

– Это наш средненький! – брякнул Матвей.

Ирка негодующе забормотала, хотя для нее эта шутка была уже привычной. В конце концов, многие люди не столько шутят, сколько выдают желаемое за действительное. У озабоченного – весь юмор вечно ниже пояса, пьяница шутит про выпивку, жмот – про деньги, ботаник – про Пруста и Бродского. Вот и Багрова, видно, тянуло стать отцом большого семейства.

Деда наличие у Ирки и Багрова старшеньких и младшеньких детей не удивило. Человек так устроен, что четко ощущает своих ровесников и лет по пять в плюс и в минус. Дальше же, как при стрельбе, идет уже большой разброс.

– Ясненько! – сказал дед. – А я вот Макарыч! Если вы за молоком, через угурод пройдите к Петровне – у нее и корова, и коза.

– Да не, нам молока не надо. А одежду тут можно где-нибудь купить? Свитера там и все такое? – спросил зябнущий Багров.

– Одежя – это в Теше, – сказал дед, оглянувшись куда-то в вершины яблонь, где, должно быть, и пряталась Теша. – Это что ж вы, в поход голодранцами, значит, пошли?

– Ага, – согласилась Ирка и внезапно для себя добавила: – Можно мы у вас переночуем, а завтра дальше пойдем?

Багров изумленно оглянулся на нее. Вроде

как проситься на ночлег они не договаривались. Ирка виновато улыбнулась.

Макарыч поставил Антигона рядом с лужей, в которую тот немедленно влез. Ирка вспомнила загадку Фулоны про главное отличие свиньи от кикимора: свинья везде грязь найдет, кикимор же ее еще и устроит.

Макарыч посмотрел на Ирку, на Матвея и задумчиво запустил в бороду пальцы. Багров спешно принял все меры к тому, чтобы казаться порядочным человеком, однако, не зная толком, как должны выглядеть порядочные люди, немного переборщил и надулся, как государственный деятель, которому вручают правительственную награду. Учитывая, что всю последнюю неделю он спал на лапнике, верилось в его значительность плохо.

Антигон, не пытаясь никого обмануть, сидел в луже. Со стороны деревенской улицы к нему деловито направлялись соседские утки. На нос Антигону села большая, красивая стрекоза. Выстрел липкого языка – и кикимор отплюнул крылышко. Второе прилипло к губе как прозрачный и твердый ус. В следующую секунду Антигон совершил головоломный прыжок и отвоевал у уток дождевого червя, утопшего после вчерашнего ливня.

Ирка с испугом уставилась на Макарыча: как он к этому отнесется. Тот отнесся нормально, даже одобрил:

– Ишь, какой у вас малец! Сам собе провизию добыват!.. Ну что ж, ночуйте! Вон и место вам!

Он кивнул на дощатую пристройку со стороны двора, имевшую отдельный вход. По случаю лета единственная рама была выставлена и замещалась желтоватой марлей, пузырящейся от сквозняка.

Спросив разрешения, Багров заглянул. В пристройке сложно, но вкусно пахло печью, сыроватой побелкой и старыми газетами. По углам стояли две ржавые кровати с проволочной сеткой и закругленными железными спинками. Одна из кроватей была не без кокетства застелена – вторая же вообще без матраца. Ирке кровати напомнили о детском санатории, в который Бабаня возила ее когда-то.

На стене висел календарь с центральной улицей города Арзамаса, обсиженный мухами настолько, что даже солнце на календаре казалось проеденным. Рядом на гвозде болталось одноствольное ружье. Опасности для зайцев оно давно не представляло. Курок отсутствовал. Ствол изнутри был чем-то забит. Во всяком случае Багров, как ни пытался, не сумел увидеть сквозь него просвет.

– На этом когда-то поймали Ахилла, – заметила Ирка.

– На чем?

– Ни один мужчина не может, увидев оружие, не потрогать его.

– А ты-то сама можешь? – спросил Багров.

Разговаривая с Иркой, он ощущал внутренний трепет, точно она была призраком, который каждое мгновение может растаять.

– Ну я хотя бы трогаю глазами, – призналась Ирка.

Матвей улыбнулся. В этом ответе была она вся.

– Ну и зачем мы здесь? – спросил он.

– Я устала, – сказала Ирка. – Подумала попросимся – а там, если согласятся, то согласятся. Не против?

– Я-то нет. И все, другие причины отсутствуют? – недоверчиво спросил Багров.