Ожерелье королевы
Шрифт:
Жанна забилась в угол, взглядом бросая вызов этой власти, которую для нее олицетворяли солдатские штыки на лестнице за дверью.
Но секретарь не стал отворять эту дверь; он дал знак двум незнакомцам, о которых мы говорили, и оба они приблизились, сохраняя полное спокойствие. Своим крепким сложением и непреклонностью они напоминали те стенобитные орудия, которыми во время осады пробивают стены.
Они схватили Жанну за руки и вытащили на середину камеры, не обращая внимания на ее крики и завывания.
Секретарь бесстрастно уселся и стал ждать.
Жанна не замечала, что, волоча ее таким образом, они заставили ее почти совсем согнуть колени. Она поняла это лишь из слов секретаря, сказавшего:
— Так хорошо.
Пружина тотчас распрямилась: Жанна вскочила на ноги, оставаясь в руках державших ее людей.
— Бесполезно так кричать, — сказал секретарь, — потому что снаружи вас никто не услышит и, кроме того, сами вы не услышите приговора, который я должен вам прочитать.
— Позвольте мне слушать стоя, и я буду хранить молчание, — задыхаясь проговорила Жанна.
— Когда преступник наказывается плетьми, это наказание считается позорным и осужденный должен стать на колени.
— Плетьми! — дико вскрикнула Жанна. — Плетьми! Ах, негодяй! Вы сказали «плетьми»?
И она разразилась такими воплями, что совершенно оглушила тюремщика, секретаря и двух его спутников; тогда все они, потеряв голову и точно опьянев от ее визгов, решили укротить силу силой.
Они набросились на Жанну и повалили ее; но она победоносно сопротивлялась. Они хотели принудить ее согнуть колени, но она так напрягла мускулы, что они стали точно стальными.
Она повисла на руках этих людей и размахивала руками и ногами, нанося противникам жестокие удары.
Тогда они разделили обязанности: один, как в тисках, держал ее ноги, а двое других приподняли ее за кисти рук; при этом они кричали секретарю:
— Читайте же, читайте ее приговор, господин секретарь, а то мы никогда не кончим с этой бесноватой!
— Я никогда не допущу чтения приговора, присуждающего меня к бесчестью! — воскликнула Жанна, отбиваясь с нечеловеческой силой.
Исполняя на деле эту угрозу, она заглушила голос секретаря такими пронзительными воплями и криками, что не расслышала ни одного слова из того, что он читал.
Окончив чтение, секретарь сложил бумаги и положил их в карман.
Жанна думала, что он закончил, и стала собираться с силами для дальнейшего сопротивления. Ее вопли сменились еще более неистовыми взрывами смеха.
— И, — бесстрастно продолжал секретарь, точно читал заключительные слова какой-нибудь обычной формулы, — приговор будет приведен в исполнение на месте казней, во Дворе правосудия.
— Всенародно, — завопила несчастная, — о!..
— Господин Парижский, передаю вам эту женщину, — проговорил секретарь, обращаясь к человеку в кожаном фартуке.
— Кто этот человек? — спросила Жанна в последнем приступе страха и ярости.
— Палач! — с поклоном произнес секретарь, оправляя свои манжеты.
При этих словах секретаря оба исполнителя наказания схватили Жанну и потащили ее в сторону коридора, который она заметила раньше. Сопротивление, оказанное ею при этом, не поддается описанию. Эта женщина, которая в обычное время падала в обморок из-за царапины, выдерживала в продолжение целого часа грубое обращение и удары палачей. Пока ее тащили до наружной двери, она не переставала испускать ужасающие вопли.
За этой дверью оказался небольшой двор, называемый Двором правосудия, где собралась толпа из двух-трех тысяч зрителей, сдерживаемых солдатами; ее привлекло любопытство при виде приготовлений и появившегося эшафота.
На помосте в восемь футов высотой стоял черный с железными кольцами столб, снабженный наверху надписью, которую секретарь, несомненно согласно данному ему приказанию, постарался сделать как можно неразборчивее.
Помост не был обнесен перилами; к нему вела лестница, также без перил. Единственной оградой для нее были штыки солдат, перекрывавшие доступ к помосту, точно остроконечная железная решетка.
Когда стало видно, что дверь Дворца правосудия открылась, что показались приставы с жезлами, секретарь с бумагами, в толпе началось то волнообразное движение, которое делает ее похожей на море.
«Вот она!» — послышались всюду крики, сопровождаемые нелестными для осужденной эпитетами, а кое-где и не особенно доброжелательными для судей замечаниями.
Жанна была права: со времени ее осуждения у нее появились сочувствующие. Люди, презиравшие ее два месяца тому назад, готовы были вернуть ей свое уважение с тех пор, как она стала открытой противницей королевы.
Но г-н де Крон все предвидел. Первые ряды этого театрального зала занимали люди, преданные тем, кто оплачивал это представление. Между широкоплечими полицейскими агентами виднелись женщины, принадлежавшие к самым ревностным сторонникам кардинала де Рогана. Таким образом, было найдено средство использовать для дела королевы недовольство, затаенное против нее. Те самые лица, что так горячо приветствовали г-на де Рогана из враждебного чувства к Марии Антуанетте, пришли сюда, чтобы освистать или осыпать бранью г-жу де Ламотт, которая имела неосторожность отделить свои интересы от интересов кардинала.
Вследствие этого при появлении Жанны на площади большинство народа, и притом самые здоровые глотки, яростно завопили: «Долой Ламотт! Долой мошенницу!»
Кроме того, те, кто пытался выразить свое сострадание к Жанне или негодование по поводу вынесенного приговора, были приняты рыночными торговками за врагов кардинала, а полицейскими агентами — за врагов королевы, и на них обрушились, таким образом, представители того и другого пола, заинтересованные в сильнейшем унижении осужденной. Жанне уже изменяли силы, но ярость ее не ослабевала. Она перестала вопить, потому что крики ее терялись в общем гуле и борьбе. Своим звонким металлическим голосом она произнесла несколько слов, и шум стих как по волшебству.