Ожерелье королевы
Шрифт:
Вдруг Жанна услышала уже не гул, а настоящий взрыв, восклицания «Браво!», крики, топот ног, оглушительный гул голосов, испугавший ее, так как тайное чувство подсказывало ей, что это выражение сочувствия относилось не к ней.
Эти громкие взрывы криков повторились два раза, а потом их сменил другого рода шум.
Ей показалось, что он также выражал одобрение, но одобрение спокойное, тотчас же стихнувшее после того, как было выражено.
Скоро прохожие на набережной стали многочисленнее, как будто толпа на площади начала рассеиваться.
— Великий день для кардинала!.. — заметил какой-то судебный писец, приплясывая на мостовой около перил моста, и бросил в реку камень с ловкостью молодого парижанина, посвятившего много дней упражнению в этом искусстве, которое вело свое начало от древней палестры.
— Для кардинала! — повторила Жанна. — Следовательно, получено известие об его оправдании?
На лбу Жанны выступил пот, который, казалось, был пропитан желчью.
Она стремительно вернулась в комнату жены смотрителя.
— Послушайте, — спросила она у г-жи Юбер, — там кричат «Великий день для кардинала!». Почему великий, скажите?
— Я не знаю, — ответила та.
Жанна посмотрела ей прямо в лицо.
— Спросите, прошу вас, у своего мужа, — добавила она.
Жена смотрителя повиновалась, и Юбер ответил с улицы:
— Я не знаю!
Жанна, сгоравшая от нетерпения и обиды, остановилась на минуту среди комнаты.
— Что же тогда хотели сказать эти прохожие? — спросила она. — Ведь нельзя ошибиться в прорицаниях этих оракулов. Они, наверное, говорили о процессе.
— Быть может, — проговорил сострадательный Юбер, — они хотели сказать, что если господин де Роган будет оправдан, то это будет для него великим днем, вот и все.
— Вы думаете, что его оправдают? — воскликнула Жанна, стискивая руки.
— Это может случиться.
— А я в таком случае?
— О, вы, сударыня… вы также; отчего же вам не быть оправданной?
— Странное предположение! — прошептала Жанна.
И она вернулась к окну.
— Мне кажется, сударыня, — сказал ей смотритель, — что вы напрасно волнуетесь, слушая непонятный уличный шум. Верьте мне, ожидайте спокойно прихода вашего адвоката или господина Фремена, которые прочтут вам…
— Приговор… Нет! Нет!
И она стала снова прислушиваться.
Мимо шла какая-то женщина со своими подругами. На них были праздничные чепцы, в руках — большие букеты. Запах роз, подобный драгоценному бальзаму, донесся до Жанны, которая впитывала все происходящее внизу.
— Он получит мой букет, — кричала эта женщина, — и еще сотню других, этот милый человек. О, если можно будет, я его поцелую!
— И я тоже, — сказала одна из ее спутниц.
— А я хочу, чтоб он меня поцеловал, — сказала третья женщина.
«О ком они говорят?» — подумала Жанна.
— Он ведь очень красив собою; у тебя вкус недурен, — сказала последняя из подруг.
И они прошли мимо.
— Опять кардинал! Все время он, — шептала Жанна, — он оправдан! Он оправдан!
И она произнесла эти слова с таким унынием и вместе с тем с такою уверенностью, что смотритель с женой, решив не допустить такой бури, как вчерашняя, разом сказали ей:
— Но почему же, сударыня, вы не желали бы, чтобы бедный заключенный был оправдан и освобожден?
Жанна ощутила укол, в особенности увидев перемену в отношении к ней этих людей, и, не желая лишиться их сочувствия, она сказала:
— О, вы не понимаете меня. Увы, неужели вы считаете меня такой завистливой или злой, что я желаю беды моим сотоварищам по несчастью? Боже мой! Пусть оправдают господина кардинала, пусть! Но надо, чтобы я наконец узнала… Верьте, друзья мои, это нетерпение делает меня такой.
Юбер с женой переглянулись, как бы взвешивая все значение того, что они собирались сделать.
Но хищный огонь, загоревшийся в глазах Жанны помимо ее воли, остановил их в ту минуту, когда они, казалось, хотели на что-то решиться.
— Вы мне ничего не говорите? — воскликнула она, заметив свою ошибку.
— Мы ничего не знаем, — сказали они тише.
В эту минуту Юбер был вызван по делу. Жена смотрителя, оставшись одна с Жанной, старалась развлечь ее, но все было напрасно: все чувства заключенной, все ее мысли были поглощены криками, доносившимися снаружи, дуновениями, воспринимаемыми ею с удесятеренной лихорадочной чувствительностью.
Жена смотрителя, не будучи в состоянии помещать ей смотреть и слушать, предоставила ее самой себе.
Вдруг шум и волнение на площади усилились. Толпа устремилась к мосту, к набережной, оглашая воздух такими дружными и непрерывными криками, что Жанна вздрогнула у своего наблюдательного поста.
Крики не прекращались; они были направлены к открытой карете, которая ехала шагом, так как лошадей сдерживала скорее толпа, чем рука кучера.
Понемногу толпа сдвигалась все теснее и теснее и наконец подняла на плечи, на руки лошадей, экипаж и двух людей, сидевших в нем.
При свете яркого солнца, среди дождя цветов, под сенью зеленых веток, которыми размахивали над головами ехавших тысячи рук, графиня узнала тех, кого так упоенно приветствовала восторженная толпа.
Один из них, бледный от своего триумфа, испуганный своей популярностью, выглядел серьезным, ошеломленным, трепещущим. Женщины вскакивали на ободья колес, хватали его руки, покрывая их поцелуями, и дрались из-за клочка кружев с его манжет, который они оплатили самыми свежими и редкими цветами.