Ожерелье королевы
Шрифт:
Тем не менее толпа расступилась.
Вскоре однако, показалось новое сборище.
Ворота Пале-Рояля были открыты, во дворе пылали громадные костры, согревая целую армию нищих, которым лакей его высочества герцога Орлеанского раздавал глиняные миски с супом.
Но тех, кто ел и грелся, при всей их многочисленности, было гораздо меньше, чем тех, кто за этим наблюдал. В Париже это обычное дело: актер, что бы он ни вытворял, всегда найдет себе зрителей.
Экипаж, преодолев первое препятствие, у второго был вынужден остановиться, словно судно
В тот же миг крики, до этого доносившиеся до двух женщин как неясный шум, стали раздаваться весьма отчетливо, невзирая на сутолоку.
– Долой одноколки! Долой давителей!
– Это нам? – осведомилась у спутницы дама, державшая вожжи.
– Боюсь, что да, сударыня, – отвечала та.
– Разве мы кого-нибудь раздавили?
– Нет, никого.
– Долой одноколки! Долой давителей! – гневно вопила толпа.
Назревала буря, жеребца уже схватили под уздцы, и Бел, непривычный к грубому обращению, неистово бил копытом землю; с морды у него во все стороны слетали клочья пены.
– В полицию их! В полицию! – выкрикнул кто-то.
Вне себя от изумления, две женщины переглянулись. Толпа тут же подхватила:
– В полицию их! В полицию!
Тем временем самые любопытные уже заглядывали в кузов одноколки.
По толпе побежали пересуды.
– Гляди-ка! Женщины!
– Ага! Куколки Субиза! Полюбовницы Эннена!
– Девочки из Оперы! Они думают, что имеют право давить бедных людей, раз могут платить за больницу десять тысяч ливров в месяц.
Последнее замечание вызвало яростный рев.
Сидевшие в одноколке женщины переживали происходящее по-разному. Одна, бледная и дрожащая, старалась втиснуться поглубже в сиденье. Другая решительно подняла голову, брови ее были насуплены, губы плотно сжаты.
– О, сударыня, что вы делаете! – воскликнула ее спутница, пытаясь увлечь решительную даму назад.
– В полицию! В полицию! – продолжались злобные выкрики. – Пусть-ка они побывают в полиции!
– Ах, сударыня, мы пропали, – шепнула на ухо спутнице младшая из женщин.
– Ничего, Андреа, смелее, – ответила та.
– Но ведь вас увидят! Вас могут узнать!
– Посмотрите в заднее окошко: Вебер еще на месте?
– Он пытается спуститься, но ему не дают, он отбивается. А вот, сейчас подойдет.
– Вебер, – приказала дама по-немецки, – помогите нам выйти.
Растолкав плечами нападавших, слуга отстегнул фартук одноколки. Женщины легко спрыгнули на землю.
Тем временем толпа полностью завладела лошадью и одноколкой, кузов которой уже затрещал.
– Силы небесные! Да в чем же дело? – продолжала по-немецки старшая из женщин. – Понимаете ли вы что-нибудь, Вебер?
– Ничего не понимаю, сударыня, – ответил слуга, которому изъясняться по-немецки было гораздо проще, чем по-французски, одновременно мощными пинками освобождая своей хозяйке проход.
– Но это же не люди, а звери какие-то! – продолжала дама на том же языке. – Интересно, в чем это они меня упрекают?
В этот миг чей-то учтивый голос, выгодно отличавшийся от тех, что выкрикивали оскорбления и угрозы в адрес дам, ответил на чистом саксонском [26] :
– Они упрекают вас, сударыня, в том, что вы нарушили распоряжение полиции, появившееся в Париже этим утром и запрещающее до весны ездить в одноколках, которые опасны даже тогда, когда дороги в порядке, а в гололедицу просто убийственны для пешеходов, не имеющих возможности избегнуть их колес.
26
В основе современного литературного немецкого языка (так наз. Biihnendeutsch) лежит саксонский диалект.
Дама обернулась, чтобы посмотреть, откуда доносится этот вежливый голос среди моря угроз.
Она увидела молодого офицера, пробивавшегося к ней с доблестью не меньшей, чем та, которую проявлял Вебер, отражавший атаки со всех сторон.
Тонкие и благородные черты лица, высокий рост и бравый вид молодого человека понравились даме, и она поспешно ответила ему по-немецки:
– Боже, сударь, но я же ровным счетом ничего не знала об этом распоряжении.
– Вы иностранка, сударыня? – осведомился молодой офицер.
– Да, сударь. Но скажите, что же мне делать, они ломают мою одноколку.
– Позвольте им ее доломать, а сами тем временем поспешите исчезнуть. Народ в Париже зол на богачей, которые щеголяют перед нищими своей роскошью. Согласно сегодняшнему распоряжению, вас обязательно препроводят в полицию.
– О, только не это! – воскликнула младшая из дам.
– В таком случае, – улыбнулся офицер, – воспользуйтесь проходом, который я освобожу для вас в толпе, и бегите.
Слова эти были сказаны столь непринужденным тоном, что женщинам стало ясно: офицер слышал, как в толпе прошлись насчет содержанок гг. Субиза и д'Эннена.
Однако препираться по пустякам было не время.
– Проводите нас до наемного экипажа, сударь, – повелительно проговорила старшая из дам.
– Я подниму вашу лошадь на дыбы, и в суматохе вы сможете скрыться. К тому же, – добавил молодой человек, которому очень хотелось поскорее завершить свою рискованную миссию, – людям может надоесть слушать разговоры на языке, которого они не понимают.
– Вебер! – громко крикнула дама. – Заставьте Бела встать на дыбы, чтобы толпа испугалась и расступилась.
– А потом, сударыня?
– Подождите, пока мы не уйдем.
– А если они сломают одноколку?
– Да пусть ломают, какое тебе до этого дело! Спаси, если сможешь, Бела, а главное, спасись сам. Это единственное, что я могу тебе посоветовать.
– Слушаюсь, сударыня, – ответил Вебер.
Не теряя попусту времени, он пощекотал норовистого жеребца, который, подпрыгнув, сбросил наиболее настойчиво пристававших к нему людей, вцепившихся в поводья и оглобли.
Во дворе воцарились испуг и неразбериха.