Ожившие кошмары (сборник)
Шрифт:
Глеб нагнулся, а затем раздался хруст. Бывший программист развернулся и, посеревший, отшатнулся в сторону Сергея.
Крыса распласталась под сиденьем. Её голова была свёрнута набок. Взгляд маленьких глаз сновал из стороны в сторону, а пасть смыкалась и размыкалась в писке. Сергей невольно представил, что у крысы его лицо, и это он, сломанный и беспомощный, с бешено вращающимися глазами кричит от боли и бессилия. Ни пошевелиться, ни быстро умереть.
«Капец… Псих отбитый!»
Сергей приблизился к изувеченному полутрупу. Теперь крыса смотрела на него; морда подёргивалась, зрачки как будто норовили обратиться внутрь черепа, но зверёк из последних сил старался
Взгляд, похожий на человеческий.
Сглотнув, Сергей занёс ногу.
За мгновение до того, как пол забрызгало кровью и потрохами, губы крысы сложились в подобие улыбки.
Хруст черепа смолк в ушах и моментально сменился нетвёрдой поступью Глеба. Он ушёл вперёд, но выискивать вход в бункер не продолжил. То и дело он цеплялся за поручни — случайно или намеренно. Сергей с брезгливым прищуром попытался оттереть прилипшую к подошве мерзкую кашицу о сиденье. Та отпускала с неохотой; от липкого звука, словно холодец по тарелке размазывали, пробивало на стон.
Вдруг сверху занялось гудение. Все встрепенулись и вскинули оружие. На стенах и полу вспыхнули расплывчатые полосы белого света; посередине зала возникли колонны, скамейки, напоминавшие помесь решета со столом для пикников, кадки с высохшими растениями. Михаил и Глеб вопросительно взглянули на Сергея. Тот лишь напряжённо потряс головой. В других обстоятельствах его нервная улыбка развеселила бы, но сейчас она вызывала лишь дрожь в коленях.
Глеб приметил ближайшую открытую дверь и выскользнул наружу, глядя под ноги. Боковым зрением он заметил движение: Михаил подал Сергею сигнал, чтобы тот вышел и посмотрел. Сам же Михаил стоял, не спуская глаз с конца перрона — и не опуская дробовик.
То, чего компания ожидала найти меньше всего, нашло их само.
— Ух ты, чёрт… — прошептал Сергей и вздохнул как от усталости. — Ладно, пошли. — Командир перехватил автомат и двинулся вперёд. Остальные — следом, готовые взять цели на прицел.
В конце вестибюля, у самого туннеля стояли люди. Пятеро: двое мужчин и три женщины — молча и неподвижно ждали, пока команда с оружием наготове приблизится к ним. По бокам стояли мужчины. Если бы не висевшие на груди пистолеты-пулемёты, их можно было бы принять за актёров, снимающихся в кино: гладко выбритые, причёсанные (даже вылизанные), в наглаженных белых рубашках, жилетках и брюках и в лакированных туфлях. Бледные, одинаковые, словно восковые лица, казалось, вовсе не шевелились, как и их обладатели. Лишь нетерпеливое переминание с ноги на ногу и покачивание женщин снимало жутковатую иллюзию, что перед мародёрами лишь статуи или манекены, невесть как оказавшиеся под землёй.
Хозяйки станции, как и их защитники, на вид принадлежали не этому миру, а старому. Старшая — седая, горбатая, с испещрённым морщинами лицом с острыми чертами, в синем фартуке поверх тёмной водолазки — стояла впереди группы, держа в руках швабру. Невысокая и потрёпанная временем, она глядела на вторженцев широко распахнутыми глазами с такой неприязнью, на какую способны лишь старухи при встрече с молодыми. По левую руку от неё стояла полная — быть может, беременная — женщина на две головы выше, с гладким округлым лицом, короткими чёрными волосами, одетая в бежевую мешковатую одежду. Её маленькие сощуренные глазки сверкали недоверием, а нижняя губа застыла выпяченная, словно в ироничной усмешке. Позади, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, ожидала высокая девочка-подросток, телосложением напоминавшая вешалку с платьем. Огромные, как у куклы, глаза искрились причудливой смесью восторга и страха — то ли перед мародёрами, то ли перед старшими.
«Наверняка они из бункера!»
Чем ближе Сергей, Михаил и Глеб подбирались к подземным жителям, тем большее беспокойство их охватывало: шаги замедлялись, пульс учащался, а руки так и норовили поднять оружие.
«Что-то не так с этими людьми…»
Глеб не выдержал и поднял автомат. Сергей с Михаилом, заметив это, также взяли всех на мушку, на всякий случай. Мамка хотел было что-то приказать, например: «Никому не двигаться», — но этого не потребовалось. Мужчины в костюмах так и не шелохнулись. Женщины, казалось, тоже. Лишь выражения лиц переменились, теперь в изгибах рта и бровей читались порицание и возмущение.
Девочка-подросток смотрела на Глеба, её взгляд перебегал с оружия на лицо, на руки, снова на оружие. Тонкие губы изгибались, словно девочка мыслила вслух и в последний момент одёргивалась, сдерживала поток слов. Она не смотрела на других, а ведь Михаилу с Сергеем, как и самому Глебу, ничего не стоило нажать на спусковой крючок и отправить её к праотцам. Но они не интересовали девочку от слова совсем. От этого Глебу становилось не по себе.
«Что же с тобой, кикимора, не так?!»
Во рту пересохло. Палец чесался на курке. Глеб бросил взгляд на Мамку, ища поддержки или предостережения, но с командиром тоже творилось что-то неладное. Он лихорадочно обводил взглядом конкурентов (а кем ещё они могли быть в этом мире?!), и с каждой секундой его лицо всё сильнее выражало отвращение. При взгляде на мешковатую одежду он скривил рот, словно видел не складки цвета чищеного банана, а выглядывающий между свитером и джинсами целлюлит.
Девочка сделала робкий шаг.
Глеб вздрогнул.
Раздался выстрел. Пуля угодила девочке в плечо, тело развернулось по инерции. «Старшая» и «средняя» нахмурились.
— Твою мать! — обречённо прошипел Сергей, и открыл огонь. Михаил поддержал. Трясшемуся от прилива адреналина Глебу ничего не осталось, кроме как присоединиться к обстрелу.
Град пуль слепо обрушился на безоружных женщин и их вылизанных «защитников». На белоснежных рубашках выступили многочисленные красные, почти чёрные пятна, а их обладатели опрокинулись на пол, не успев даже поднять автоматы.
«Они словно и не собирались их поднимать, — промелькнуло в мозгу горе-налётчика, пока тот разряжал остатки обоймы в старуху. — Они вообще не шевелились. Что за долбаные манекены?!»
Стрельба оборвалась столь же резко, как началась: в магазинах автоматов и в помпе дробовика закончились патроны. Но мародёры не торопились перезаряжать оружие. Что-то пошло не так. Ещё когда звучали взрывы пороха и лязг затворов, за вспышками и дымом виднелось нечто, вытеснявшее кураж и замещавшее его чем-то холодным и липким. Чем-то похожим на страх.
Пальцы Михаила разжались, лишь ремень не дал его ружью выпасть из рук. У всех троих слова застряли в горле.
Женщины всё ещё стояли.
У ног старухи лежали пули. Некоторые из них были деформированы, сплющены как после столкновения с камнем или танковой бронёй. Упитанная женщина шаталась на месте, словно вытряхивала воду из ушей после купания. И на пол действительно падали… пули. Они сыпались из складок, из разрывов в ткани, будто толстый слой жира остановил свинец, не дав ему добраться до костей и органов, а теперь выдавливал его из ран. Лишь ручейки пузырящейся жидкости, похожей на банановый молочный коктейль, да гримаса боли на лице «живой губки» свидетельствовали о том, что пули действительно достигли своей цели, а не были рассыпаны под ногами просто так.