Ожившие кошмары (сборник)
Шрифт:
— Едешь? — старик осклабился, демонстрируя пару гнилых клыков, и потёр обросшую седой щетиной щёку. Тут же начал чесаться, и делал это с таким остервенением, что даже забыл, что рядом кто-то есть. Внезапно замер и снова посмотрел на Сашу ясными, почти голубыми глазами. — Не смотри на одёжу, то не моя. Хорошо, что едешь. Надо ехать. Давно надо.
Дальше он забормотал что-то неразборчиво. Будто молитву какую-то скороговоркой читал, но молитва и бомж сочетались в голове у Саши плохо, зато старик бормотал, закатывая глаза, пришёптывал, помогая себе подёргивающимися руками.
Саша уже оглядывался в поисках другого места, куда можно отступить, когда старик вдруг замер, краем глаза искоса глянул на Джека и опять криво заулыбался.
— Девочку красивую взял, кожа белая, башка тёмная… Молодец, Джеки-бой, польза будет, вреда не будет… руку подержит, быстро всё забудет… — он снова забормотал, расфокусировав взгляд и помахивая рукой возле виска, словно показывал, что у него не все дома, или передавал привет кому-то под потолком вагона.
С разгона электричка влетела на мост, стыки загрохотали сильнее, замелькали железные фермы в лишаях ржавчины, смазываясь в чёрно-рыжие лохмотья за стеклом. Старик покачнулся и стал крошиться, словно глиняный. В пустое и тёмное его нутро, поднимая пыль, повалились осколки головы, всё трескалось и разлеталось кусочками, рассыпалось по лавке и на пол, стекало грязно-рыжим песком. В этот момент вздрогнула и проснулась Эмма. Непонятно, что она успела увидеть, но Саша расширенными глазами смотрел на отлетевший в угол скамьи кусок лица с белёсой бровью и моргающим голубым глазом. Глаз моргнул ещё раз, мост кончился, и свет снова затопил овощную бежевую внутренность вагона. Ни песка, ни рваного тряпья, ничего, кроме запаха, плавающего волнами, тошнотворными спазмами привидевшегося морока.
— Ну и вонь, — потянула Эмма носом, оглядывая вагон. — Кто тут нам так помог?
— Нет никого, — прошептал Саша и прочистив горло, повторил: — Нет никого, говорю, нанесло с реки.
В этот момент он и сам уже сомневался, видел ли что-то или ему померещилось, когда задремал. Реальность проступала пятнами, и хотелось зажмурить глаза, дождаться, когда резь и мелькание утихнут.
Эмма уже вскочила, рывком приоткрыла верхнюю створку окна, и прохладный и влажный воздух наотмашь хлестнул по лицу. «Давай, — блаженно подумал Саша, прикрывая глаза и чувствуя, как гниль и вонь отступают, уносятся и сквозняк забирается за шиворот, леденит шею. — Забери этот бред».
Но бред не забрался совсем, а как-то незаметно распределился по почти пустому салону вагона электрички. Запутался в наушниках Эммы, осел на окне грязными потёками, которых раньше Саша не замечал, застрял в подозрительных взглядах попутчиков. Женщина в соседнем ряду что-то шептала дочери на ухо, а девочка ёрзала и иногда взглядывала на Джека и Эмму. Небритый садовод в кепке, который угрюмо покачивался через три сиденья от них, опираясь на черенок то ли грабель, то ли лопаты, то ли вообще косы, был мрачен и смотрел недобро.
«Было бы прикольно, — лениво думал Саша, — если бы он встал, коса сверкнула бы, раскладываясь, как в аниме, и крылья за спиной порвали застиранную штормовку…».
И всё же тревогу постепенно выдуло, и он задремал на неудобном сиденье, стараясь не потревожить прижавшуюся сбоку Таню. От неё плечу было тепло, и липкий сон склеил ресницы быстро. Колёса постукивали где-то далеко, а Саша уже летел над полем, раскинув руки и почему-то чувствуя, что не может их ни опустить, ни прижать к телу.
Проснулся он, когда Эмма завозилась, и начала его тормошить. Они чуть не прозевали свою станцию, а когда вывалились на перрон, заспанные, мало что понимающие, то не сразу поняли, что вышли одни. В этот момент Саша сразу проснулся окончательно и насторожился. Электричка резво унеслась дальше, и сразу подступила звенящая цикадами жара и тишина, будто и не было рядом рельсов, гранитной щебёнки, убогой коробки станции, обшитой «для красоты» вагонкой, но не ставшей от этого красивее. Пахло травой, старыми досками (скорее всего, вот этими, щелястыми, составлявшими условную платформу), немного шпалами, как в метро, и самую малость тухлятиной. Рыбкой мелькнула мысль, что это бредовое видение из вагона опять цепляется за него своими рассыпающимися в прах руками, но в следующую секунду Саша увидел мёртвую и наполовину съеденную кем-то собаку под кустом у столба ЛЭП и, поймав за руку Эмму, поспешно потащил её к станции и видневшимся за ней серым постройкам.
С чего он взял, что это случится? Каждый раз сталкиваясь нос к носу с реальностью, Саша забывал, что он Джек, и чувствовал слабость и желание убежать и не искать никакого экзистенциального рубежа. Наверное, и ролевые пистолеты-муляжи он сделал только для того, чтобы хоть немного чувствовать себя увереннее. Прочитал в книжке, что оружие одним своим наличием делает мужчину сильнее и увереннее в себе, и помчался искать чертежи. Книжка не наврала. Когда он брался за тяжёлые рукоятки своих муляжей, сила и смелость словно вливались в грудь через руки, заполняли ребра тяжёлыми холодящими волнами. Даже сейчас он чувствовал их тяжесть в рюкзаке, и это добавляло уверенности, что в этой игре он выиграет, а в другом мире не пропадёт. Если, конечно, сможет найти туда дорогу.
Сразу за станцией, словно со старой фотографии, придвинулся поселок. Будто когда-то крутанулся на пятке асфальтированной в прошлом веке стоянки, оттолкнулся от железнодорожной кассы и упал, рассыпав по сторонам домики, домишки и сараи. Время прокатало через него единственную улицу и засадило зеленью, которую некому было контролировать, а потом и замерло, словно поняв всю тщетность своих усилий.
Пульс жизни иногда оживал и, как весенние ручьи, захватывал какие-то отдельные участки. Как лишайники на разросшемся стволе поселка, проступали сквозь вечное какие-то современные штуки. Афиши, объявления о ремонте бытовой техники, спутниковая тарелка на кирпичном домике почты, да и сама вывеска «Почта России» была новой, ещё не успевшей полинять или выгореть под солнцем. Облупившаяся краска на телефонной будке и новые мусорные контейнеры, выглядывающие из разросшегося боярышника. Село без полей, деревня, прикинувшаяся посёлком, потому что это престижнее и звучит иначе.
Джек с Эммой шли по этой главной и явно единственной улице, оглядываясь. На мистику пока не тянуло, но не было ни одного человека, ни даже кошки или захудалой вороны. Шорохи и ветер в пустом пространстве над потрескавшимся асфальтом, пыльные деревья и тишина. Даже цикады остались в траве у станции.
«Разве не класс?» — спросил Джек взглядом, и Эмма восхищённо кивнула. Это не было похоже на Францию, но разве до Франции, когда ты в посёлке без времени и жителей? Эмма чувствовала, как мурашки поползли вверх по рукам и все волоски напряжённо приподнялись над кожей, наэлектризованные предчувствием. Хотелось вдохнуть, но воздух, твёрдый и угловатый, не хотел лезть в круглое отверстие рта. Она раскрыла рот шире, пытаясь закричать или хоть как-то впихнуть туда вздох, и тут всё кончилось.
Словно лопнул пузырь, и звуки хлынули со всех сторон. Шаги, голоса, какая-то музыка, стуки. Издалека ветер принёс звук мотора. Посёлок был самым обычным, и даже Пазик, и в самом деле выруливший откуда-то сбоку через пару минут, оказался рейсовым.
— Нам на него, — сказал Саша, растроенно провожая его взглядом, — только рано он что-то…
— Успеете, — хрипло сказал кто-то сзади и высморкался. Джек и Эмма обернулись, и у Джека чуть ослабли коленки. На большом облупленном крыльце сидели странные типы. То ли колымщики после утренней смены, то ли бомжи после попойки. Заплывшие лица, бороды и белоснежные коробки с кефиром в коричневых пальцах. Рваные кеды и засаленные штаны. Джек вспомнил словечко «пария» которым называли Гекльберри Финна, но не знал, как оно пишется во множественном числе. А их было неожиданно много, человек восемь или десять, и тот, что говорил, сидел на перилах в самом центре компании. Был он в немыслимых шортах, кудлатый и несуразный, и в то же время чем-то опасный, словно бродячий пёс. Болтал худыми, волосатыми и до коричневизны загорелыми ногами и смотрел внимательно. Неопрятная борода не скрывала проходящего от виска по скуле к подбородку шрама, стянувшего кожу и сделавшего выражение лица недовольным и угрожающим. Выше голов справа от двери алела большая табличка «Краеведческий музей. Министерство культуры…»