P.S. Я тебя ненавижу!
Шрифт:
— Придурок! — громко, на весь класс прошептала Алка.
Обессиленно упала на свой стул. Она плакала. На самом деле! По раскрасневшимся от ярости щекам текли слезы. Беззащитно терла глаза тыльной стороной ладони. На мгновение стало ее жалко. Подойти, сказать: «Вот видишь, что принесла тебе дружба с Максимихиным. Возвращайся, со мной будет лучше». Сдержалась. Сейчас лучше ни во что не соваться. Не привлекать внимание.
Теперь класс наполнился возмущенным кваканьем. Над головами носилось: «К-к-как он мог?», «К-к-к-как посмел?», «К-к-как только додумался!» Девчонки пылали праведным гневом.
— Что же ты молчишь? — продолжала свою пытку математичка
Она была растеряна. Не ожидала такой реакции. Рассчитывала, что все сразу признаются, покаются и можно будет дальше вести урок. Но тут — одна рыдает, другой смеется.
— Максимихин! Скажи что-нибудь.
— А вы у Суховой спросите, — неожиданно звонко отозвался Сашка. — Я ничего не делал!
— Максимихин! При чем тут Сухова? У нее, знаешь ли, с работой все в порядке! И у тебя было бы все в порядке, если бы ты втихаря в класс не залезал, якобы за дневником. Ты бы лучше Дроновой с уроками помог, чтобы она начала своей головой думать.
— Да не просила я никого! — вяло оправдывалась Алка.
Она не знала, куда деваться. Она плакала, на нее смотрели, ей хотелось сбежать, но вот так, посреди урока? «Ах!» упала она руками на парту, опустила лицо.
— Вот! — ткнула в ее сторону пальцем учительница. — Единственное, что могу сделать, — это дать заново переписать работы. Но с тобой, Александр, будет говорить директор. Это вопиющий случай. Такого в нашей школе еще не было.
И снова Сашка смотрел на Элю. Она не выдержала:
— Что уставился? — выкрикнула. — Влюбился, что ли?
— Ага, — мрачно произнес Сашка и щелкнул языком. — До одурения.
Алка взвизгнула и все-таки выскочила за дверь. Минаева тяжело качнула головой. Эля перевела взгляд на математичку. Все решится сейчас. После драки кулаками не машут. Если сию секунду ничего не откроется, завтра никто выяснять не будет.
— Так, ладно, сели. — Математичка все еще не знала, что делать. Она глядела на выложенные две работы. Думала. — С этим случаем мы будем разбираться отдельно. Сухова! Сходи за Дроновой, посмотри, что у нее там.
Внутри у Эли все оборвалось. Медленно поднялась. Ей сейчас не хватает только остаться с Алкой наедине и начать ее утешать.
— А давайте я пойду? — тихо произнесла Ничка, вытягивая вверх тонкую бледную руку, словно отвечать собиралась.
— Вы туда еще табуном пойдите, — начала злиться учительница, жестом усаживая Доспехову обратно. — Сухова, что ты застыла? Вы же подруги!
Эля побрела к выходу.
— Они больше не дружат!
Поискала глазами. Голос звучал с ряда у стены. Кто? Минаева? Доспехова?
— Замолчали! — Математичка хлопнула ладонью по столу. — Открыли тетради! Пишем работу над ошибками.
— Ну, ну, иди, — услышала Эля шепот в спину.
Оглядываться не стала. Что она там в этом Максимихине не видела?
Выпала в коридор.
Конечно, никакую Дронову она искать не пойдет. Не станет смотреть на рыдающую Алку, слушать ее жалобы на Сашку. А пойдет она на улицу. Какая-то неправильная у нее вышла победа. Вроде бы все как хотела, но слишком уж странно.
На улице шел дождь. Дворник подметал опавшие листья. Они грязными ошметками цеплялись за метлу, собирались в мокрые кучки.
Дома была мама. Эля поняла это по знакомому голосу ведущего. Отец смотрел телевизор, мать слушала радио. Это было их главное противоречие.
— Ты почему не в школе?
Видеть мать непривычно. За четыре дня Эля успела про нее немного забыть. А заодно и говорить с ней — тоже непривычно. Поэтому молчала.
— И что это у вас за бардак на кухне?
Мать была в ярости. Наверное, накрутила себя, пока никого не было.
— Тебя разве не учили убираться?
— Мне некогда. — Эля попыталась пройти в комнату.
— Что у вас здесь происходит? — не пустила ее мать
В коридоре было темновато, но Эля видела — мать изменилась. Она стала красивее и увереннее в себе. А еще в ее лице появилось что-то жесткое. Прическу, что ли, поменяла?
— А как ты считаешь? — Эля прислонилась к дверному косяку и улыбнулась — мать может сколько угодно кричать, но сейчас, здесь, в этой разгромленной квартире, не ей командовать. — Сбежала и думаешь, что все застыло, ожидая твоего прихода?
Мать вздрогнула — теперь и она поняла, что роли переписаны, что кричать бесполезно.
— Я за вещами, — негромко произнесла она.
— А он их все выкинул.
— Я смотрю, вы здесь веселитесь.
— Не отстаем от тебя!
Мать стояла около платяного шкафа, глядя на ворох истоптанной, разорванной одежды.
— Между прочим — это ты виновата! — истерично вскрикнула она. — Если бы ты не лазила, куда не надо, все бы оставалось как прежде.
Ярость ударила в голову. Стало жарко. Вся обида, все непонимание, вся усталость разом навалились, смешались со словами.
— Зачем оставлять что-то как раньше? — заорала в ответ Эля. — Ты же нас не любишь! Ты бросила нас ради какого-то мужика!
— Я бросила? — Лицо матери некрасиво скривилось, вспыхнули красные пятна на скулах и кончике носа. — Да твой папочка меня сам выгнал! Как узнал про Сережу, так сразу и выгнал!
— Ты могла не уходить! Здесь же я! А вы меня все только бросаете! Вам лишь бы в кого-нибудь влюбиться.
— Не ори на мать! Ори на своего отца! Это все твоя дурацкая манера брать без спроса. Брать чужие вещи!