P.S. Я тебя ненавижу!
Шрифт:
— Держи его, держи! — весело прикрикнул мужчина.
Справиться с конем Альке удалось только под деревьями. Конь упирался и довольно пофыркивал. Мальчишка размазывал по лицу грязь и упрямо поджимал губы.
— И отшагать три круга! — напомнил мужчина, уводя Элю к двухэтажному деревянному домику.
— А они все такие? — робко спросила она.
Радужная картинка с чистенькими послушными лошадками, красивыми наездниками и полями с зеленой травкой поблекла.
— А! — отмахнулся мужчина. — Эти двое постоянно воюют.
По этому
— Я про лошадь.
— Это конь. Лёник. Ты-то когда-нибудь на лошади сидела?
— В деревне.
— А хромаешь почему?
— Со ступенек упала. В детстве. Давно уже. Я и не замечаю.
— Нога болит?
— Нет. А что, из-за этого меня не возьмут?
— Чего не взять-то? Если нога не болит, ходи на здоровье. Стремена можно сделать разной длины, чтобы было удобней.
Эля снова посмотрела на плац. Мальчишка справился с конем, и теперь они шагали вдалеке. Оба мокрые и понурые.
— А вы всегда в дождь ездите? — забеспокоилась Эля.
— Нет, в дождь мы обычно не ездим. Алька настоял. Не захотел в крытом манеже. Тебе в эту дверь. Там Семен Петрович. Все у него и узнаешь.
Похлопывая себя по карманам, мужчина зашагал в сторону длинного приземистого здания с высокой треугольной крышей.
Когда Эля уходила, парня на площадке уже не было. В глубокие лошадиные следы, оставшиеся на земле, собрались дождевые лужицы.
На деле все оказалось не так плохо, как казалось вначале, но и не так хорошо, чтобы петь от счастья. Для начала Эле предложили походить в «прокат». Один или два раза в неделю заниматься в группе, платить за каждое занятие. Если понравится, если все будет получаться, если тренер что-то в ней разглядит, можно будет перевестись в спортивную секцию. Но главное — нужны деньги. На сами занятия, на специальную одежду, на сапоги. Семен Петрович назвал приблизительную цену, сказал, что не обязательно на занятия сразу же приходить в полной экипировке, но месяца через два, если надумает серьезно учиться, все это должно уже быть.
А еще нужно согласие родителей.
Вспомнилась мама. Представился папа. Отлично! Вот интересно, если они встретятся, кто кого первым убьет? А если будут разводиться, куда поедет жить Эля? К матери и незнакомому мужику? Вот уж не хотелось бы…
Вредный контролер выгнал Элю на третьей же остановке, и пришлось идти пешком. Это было даже лучше — домой не хотелось. Потому что после визита матери отец начнет задавать вопросы — кто здесь был и что делали? Лучше бы он уже пришел, напился и успокоился, а Эля тем временем уроки поделает, музыку послушает, кино посмотрит.
Она даже по бокам себя похлопала, чтобы убедиться в своей реальности. Про рюкзак с учебниками-то забыла. Прямо из головы вылетело. Где-то теперь ее учебнички… И ключики от квартиры.
В первую секунду засуетилась, придумывая, как поступить, что делать, к кому кидаться — к маме, к папе. А потом стало все равно. Плевать, она может все это время гулять. Не нужны ей ни ключи, ни уроки.
Дождь лил не так настойчиво. Вода заполнила собой всё, заштриховав действительность. Она была снаружи. Она была внутри. В кроссовках хлюпало. Поначалу это раздражало, но потом Эля привыкла. Стало даже веселить — разные ощущения в разных ногах, где-то посуше, где-то помокрее. Так и дотопала до школы.
Здесь на ступеньках сидела Машка Минаева. С Элиным рюкзаком. И со своим тоже. Обе сумки были заботливо спрятаны под козырек подъезда, а сама Машка сидела на откуда-то взявшемся табурете, под зонтом и еще ногой ухитрялась болтать.
Эля остановилась на почтительном расстоянии, потому как видение было слишком странным, оно должно было что-то означать. Например, что сейчас начнут стрелять. Или что с крыши на головы подошедшим польется кипящая смола.
— Привет! — по-деловому начала Минаева, словно они так и договаривались — встретиться тут приблизительно в это время. — А я была у тебя, никого.
В животе нехорошо кувыркнулся забытый кусочек от завтрака. Значит, мама уже ушла…
— Зачем была?
— Твой рюкзак.
— И все?
Эля смотрела на Машку. Минаева улыбалась.
— Почти.
Отличница молчала мучительные секунды. Ждала, что Эля начнет говорить? Но ей тоже нечего было сказать.
— Это ведь сделала ты? — спросила Минаева.
— Ну и что?
Надо было соврать, сказать, что ничего подобного, что она всего лишь взяла ручку, которую в классе и оставила, что никто ничего доказать не сможет. Но вот так с ходу начать врать не получилось.
— Ничего.
Машка победно усмехнулась. Видимо, она для этого и сидела здесь, чтобы подтвердить свои догадки.
— Максимихин обещал тебя убить. Он уверен, что это сделала ты.
— Максимихин горазд врать.
Эля сделала шаг к рюкзаку. Машка сдвинулась, не давая подняться по ступенькам.
— Зачем ты это сделала?
— Ничего я не делала! — с опозданием начала отпираться Эля.
Она протолкнулась мимо Машки, стены и табуретки, подхватила рюкзак.
— Максимихин соврет — недорого возьмет.
— Я не собираюсь никому рассказывать. Просто скажи — зачем? Я же видела, как ты забрала у него ручку.
Вот она и всплыла, родная. Парашют выдал.
— Видела — иди, жалуйся директору! — Она отступила. — Не было ничего! Не было! Мне-то это зачем?
Она отбежала к кустам сирени, за которыми прятался памятник героям Великой Отечественной войны, и остановилась.
Чистенькая, аккуратненькая Машка со своей туго стянутой косичкой стояла под зонтиком, смотрела на нее. Снова не хотелось идти домой. Гулять по улицам дальше сил не осталось. Это было какое-то наваждение. Перебраться, что ли, жить к Минаевой? У нее тихо, родители не докучают. Чашку она с собой принесет.