Пациент скорее жив

Градова Ирина

– А о чем вы с ним разговаривали, Полина Игнатьевна? – спросила я, чувствуя, что напала на что-то важное.

Старушка, к моему глубокому разочарованию, задумалась.

– Даже и не припомню! – пробормотала она, потирая подбородок и глядя прямо перед собой. – О сыне, наверное… О том, как тяжело жить на одну пенсию… В общем, обычный разговор «за жизнь», кажется.

– И он, говорите, денег у вас не просил? – уточнила я.

– Ни копейки! – подтвердила старушка. – Я же сразу сказала, что пенсия у меня маленькая. Доктор, помнится, посоветовал мне пустить к себе жиличку, чтобы, значит, денег чуть подзаработать, но я сказала, что в однокомнатной квартире не шибко-то с жильцами развернешься.

– Еще что-нибудь вспоминается?

– Боюсь,

нет, – покачала головой Сапелкина. – А почему ты интересуешься, Анюта?

– Да так… – неопределенно ответила я. – И последний вопрос, Полина Игнатьевна: не припомните, сколько времени занял ваш сеанс у Урманчеева?

– А как же, помню! – к моему изумлению, заявила пациентка. – Пошла к нему после ужина, часов в семь. Или в восемь?

– И когда вы вернулись в палату?

Полина Игнатьевна вновь задумалась.

– Ты знаешь, Аннушка, – вдруг сказала она, растерянно глядя на меня, – что-то я запамятовала… Помню, как утром проснулась, и Наташа сразу мне укол инсулина сделала, после которого мне так худо стало. А накануне… Не знаю, веришь?

Я верила.

– Вспомнила! – внезапно воскликнула больная, и я оглянулась посмотреть, не прислушивается ли кто к нашему разговору. Однако единственная присутствующая в данный момент в палате пациентка вдумчиво читала «Караван историй».

– Что вы вспомнили, Полина Игнатьевна? – переходя практически на шепот, спросила я.

– Когда я зашла в кабинет Урманчеева, там присутствовал еще один человек.

– Он работает в отделении?

Почему-то мне подумалось, что тем человеком мог быть Антон, но Сапелкина ответила:

– Нет, я его в первый и последний раз видела. По-моему, он даже не врач.

– Почему вы так решили? – заинтересовалась я.

– Ну, на нем не было белого халата, как на Урманчееве… Я, признаться, решила, что доктор забыл, что приглашал меня, и назначил кому-то другому. Собиралась уйти, но они оба меня остановили и сказали, что все в порядке, тот человек уже уходит. Кстати, знаешь, что интересно, Аннушка?

– Да?

– А я ведь не помню, чтобы он уходил. Странно, правда? – неуверенно проговорила женщина, глядя мне прямо в глаза, словно ища поддержки. – Да и как сама-то уходила, не помню тоже. Чертовщина какая-то!

Не скажу, что разговор с Сапелкиной что-либо прояснил, но одно я теперь могла сказать наверняка: Урманчеев явно занимается делами, не имеющими никакого отношения к медицине. Но какими? О чем, собственно, он расспрашивал старушку? Когда Урманчеев попался в прошлый раз, он под гипнозом выманивал у пациентов деньги. Мог загипнотизировать и Полину Игнатьевну – тогда неудивительно, что старушка ничего не помнит. Однако что взять с пожилой пенсионерки, с трудом перебивающейся с хлеба на квас? И еще: на следующий день после визита к психоаналитику больной резко стало плохо, а потом я обнаружила шприцы с обычным физраствором в корзине для мусора. Сапелкину пытались убить? Бред какой-то!

Поговорить с Никитой мне удалось только в мой обеденный перерыв. Народ разбежался кто куда, у пациентов начался тихий час, и я направилась к нему в палату. Но Никита меня опередил, выскочив в коридор и едва не столкнувшись со мной лоб в лоб.

– Пошли покурим, – тихо сказал он, и я послушно засеменила за ним.

Под лестницей, где обычно дымили санитары и медсестры, сейчас было тихо. Никита вытащил пачку «Мальборо» и с наслаждением затянулся.

– Если вас застукают курящим… – начала я, но он прервал меня взмахом руки.

– Бросьте, Агния Кирилловна! Тут вообще никому дела до больных нет: я поступил сегодня утром, а ни один врач еще так и не явился узнать, кто я такой и зачем лежу в палате. Был бы я и в самом деле больным, давно загнулся бы от такой «неусыпной» заботы, честное слово!

– Да, – печально согласилась я, – сервис в больнице и вправду ненавязчивый. А как вы здесь оказались-то? Лицкявичус прислал?

– А

то! Нужен был человек, у которого имеются неврологические проблемы в анамнезе, чтобы не вызвать подозрений. У Андрея Эдуардовича они есть, но ему, как выяснилось, сюда нельзя. Он же сначала сам хотел, но вспомнил, что его тут кое-кто знает: Андрей Эдуардович входил в состав комиссии от Комитета, когда Светлогорку в первый раз проверяли. Фальшивку стряпать – времени нет, вот он меня и высвистал. А у меня, скажу я вам, неврологическая история подлиннее, чем у него будет.

– Так плохо? – встревожилась я.

– Да нет, вы не волнуйтесь, сейчас все уже более-менее в порядке.

– Из-за того случая? Вы упоминали на банкете, когда произносили тост…

– Слушайте, Агния Кирилловна, давайте-ка на «ты» переходить, идет?

– Идет!

– Андрей Эдуардович мне и в самом деле жизнь тогда спас – это верно.

Видя, что я жду продолжения, Никита вздохнул и еще раз глубоко затянулся.

– Мы тогда полевой лагерь развернули, а сами пошли в поисках чего-нибудь полезного в разрушенную местную больницу. Медикаментов и перевязочных материалов, как всегда, не хватало, и начальство решило, что неплохо бы разжиться чем-нибудь, что еще пригодно к использованию. Вчетвером отправились в рейд – двое врачей и двое сопровождающих из ОМОНа. Думали, до вечера обстрела не будет, а они возьми да и грохни неожиданно в середине дня, как будто ждали, что мы из укрытия выползем! В общем, всех нас в корпусе и завалило. Самое ужасное, что никто понятия не имел, куда мы делись: начальник полевого госпиталя испугался, что его накажут за самодеятельность и за то, что позволил врачам уйти, а потому молчал: решил, что никого из нас все равно уже в живых нет. Только мы с одним омоновцем, Мишкой Гореловым, еще живы были. Ему позвоночник перебило, а мне по ноге досталось – и так сильно, что сам бы я ни за что не выбрался. Мы не знали, сколько времени под обломками здания просидели, и когда нас все-таки вытащили, то оказалось, что больше суток. И все благодаря Андрею Эдуардовичу. Просто повезло! Он в тот день проездом в госпиталь заехал, а меня нет. Начальник молчал, как в рот воды набрал. Тогда Лицкявичус ребят расспрашивать начал, они ему и сказали, куда нас послали и зачем. Андрей Эдуардович – к начальнику госпиталя, а тот только плечами пожимает, говорит, мол, не в курсе. По всему выходило, что если мы и ушли куда, то исключительно по собственной инициативе. Нормально, да? В общем, Андрей Эдуардович обратился к солдатам, они собак поисковых прихватили и отправились на наши розыски. И нашли. Только вот Мишку спасти не успели – умер он прямо на операционном столе.

– Какой ужас! – пробормотала я, поднеся руки к пылающим щекам. – Надо же, гад какой оказался ваш начальник госпиталя! И что ему за это было?

– Да ничего. Я один живой, только мне тогда не до дознаний было: нависла угроза потери ноги. А начальник твердил, что мы самовольно ушли – вот и все дела.

– Повезло тебе, что ногу спасли! – заметила я.

– Что верно, то верно, – кивнул Никита. – Опять же благодаря Андрею Эдуардовичу. Хирург-то хотел оттяпать ниже колена во избежание заражения. Так бы и случилось, но Андрей Эдуардович уперся рогом, велел, чтобы ногу спасали во что бы то ни стало. И вот я на двух ногах, как видишь: спринтерскую дистанцию, конечно, не осилю, но ходить хожу.

– Да уж, прямо судьба! – согласилась я. – А вы, значит, с Лицкявичусом давно знакомы? Ты его даже «дядей» называл…

– С детства мы знакомы. Он тебе разве не рассказывал?

Я покачала головой.

– Ну да, конечно, – усмехнулся Никита, давя окурок в пепельнице с отбитыми краями, стоящей на широких перилах. – Не любит он об этом распространяться, что и говорить. В общем, дело обстоит так: его бывшая жена – моя мачеха.

– Что?!

Я закашлялась – то ли от дыма, к которому непривычна, то ли от удивления. Никита легонько похлопал меня по спине.