Пациентка. Часть вторая

Романова Нина Викторовна

Слава замер, он навис над ней, чувствовал, что его возбуждение нарастает от такого на первый взгляд странного обнюхивания и поглаживания. Аля, не открывая глаза, притянула его к себе, и обняла бедрами. Тонкий шелк домашнего платья, скользнул на пол. Аля чуть застонала, предвкушая, как ей будет сладко.

Но Слава не торопился, он отпрянул от нее и пересел на кресло. Не получив столь желаемой ласки, Аля привстала на локте и тихо сказала:

– Я купила недавно забавные игрушки, наверное, стоит их попробовать?

Она

медленно наклонилась за упавшим на пол платьем, подцепила его мизинчиком и отправилась вверх по лестнице. Слава не двигался, он смотрел, как ее ножки исчезают на самой последней ступеньке.

Потом невероятно быстро, почти бегом поднялся наверх, дверь их спальни оказалось открытой, но Али там не было.

– Бляха, – выругался Слава, – Ты, кажется, заигрался, – Потом в голову пришла идея, он направился в гостевую спальню, подергал за ручку – заперто. Слава знал, что Аля там, слыша ее сладкие вздохи.

– Впустишь меня?

Но ему не ответили. Тогда он пнул дверь, и она, как ни странно, поддалась.

Аля по- прежнему обнаженная лежала на кровати и водила каким- то миниатюрным прибором по своему самому чувствительному месту.

Слава прилег рядом и увидел мини- вибратор. Он улыбнулся:

– Моя девочка, забавляется сексуальными игрушками?

Не останавливая ее, он начал целовать влажные, приоткрытые губы, ловя ее вздохи, долго и нежно ласкал соски и грудь, и только потом, отодвинул ее ручку с фиолетовым, похожим на губную помаду, вибратором, и прошептал:

– Все моя сладкая, теперь поиграем по- взрослому.

Он раздвинул ее колени, и языком и губами принялся ласкать уже пульсирующее от наслаждения нежное место. Аля, забыв обо всем, провалилась в наслаждение, иногда выныривая, и слыша свои и его стоны.

Потом Слава тесно прижал ее к себе и спросил:

– Когда-нибудь перестанешь издеваться над своим мужем?

Аля удовлетворено и чуть протяжно ответила, все еще пребывая в сладкой истоме:

– Ни- ког- да.

– Девочка моя, ты почти полностью владеешь мною.

Аля повернулась к нему лицом:

– Это плохо?

– И «да», и «нет». Я никогда так не зависел от женщины, – Он поцеловал ее долгим, нежным поцелуем. Аля закрыла глаза и беззаботно заснула в его сильных объятьях.

Глава шестьдесят девятая «Наваждение»

Вчера он чуть не выказал своего присутствия. «Дурак. Куда же ты лезешь? Зачем все время думаешь о ней?» – он курил уже третью сигарету подряд, небрежно смахивая пепел в тяжелую, малахитовую пепельницу, оставшуюся от деда.

Дед всегда был для него абсолютным авторитетом, и хулиганистого мальчишку понять и успокоить мог только деда Саша. Он приходил к нему в любое время: утром ли, днем, или даже поздним вечером. Дед открывал скрипучую дверь старой квартиры четырехэтажной «хрущовки» и широко расставив

руки, принимал его: неудобного для всех, вспыльчивого, маленького мужчину в свои крепкие объятья, которые пахли табаком и хозяйственным мылом. Они вместе шли на кухню, пили крепкий, почти как чефир чай и разговаривали на равных.

Сегодня он сидел на жестком, пружинистом диване один. Деда не стало пять лет назад.

Он, не смотря на все уговоры родственников, не соглашался продавать эту квартиру, и вообще что- либо в ней изменять. Только раз в неделю заказывал уборку, и казалось, что дед Саша просто вышел в магазин за кефиром и пачкой папирос «Беломорканал», и вот – вот вернется.

Чтобы родственники не стенали опять и опять по поводу продажи этой малогабаритной, но довольно дорогой квартиры, шутка ли около самого метро, и до Красной площади всего тридцать минут езды, он просто отдал им деньги из первой же крупной прибыли. Все отстали, и он вздохнул с облегчением. О том, что он оставил дедову квартиру, не знал никто из его друзей.

Он курил и смотрел на фотографию деда в орденах, на ней ему пятьдесят: бодрый, веселый, только что вернулся с парада Победы.

Дед любил весну, особенно девятое мая, они, фронтовики каждый раз с огромным волнением встречались друг с другом на Красной площади, заранее, часа за два до начала парада.

Приезжали даже из других краев и областей. И дед Сашу в тот день как будто подменяли: глаза сверкали мальчишеским блеском, и они с бывшими однополчанами до самой ночи сидели в маленькой комнатке, разговаривали, пели фронтовые песни, читали стихи и поминали товарищей, которых уже нет.

Он, мальчишкой, любил сидеть рядом с взрослыми, уже постаревшими мужчинами, на один день по какому- то волшебству, превращающимися в восемнадцатилетних – двадцатилетних парней.

Теперь он сам, много старше их, тогдашних, юных, ушедших в ту страшную войну тысяча девятьсот сорок первого года. Он чувствовал стыд, и, глядя на фотографию деда признался: «Дед Саша, я впервые в жизни влюбился». Дед, казалось, даже крякнул, но не осудил, а будто сказал: «Любовь она парень, разная и не спрашивает, когда прийти, когда уйти. Радуйся, что она у тебя есть».

Он прошептал: «Спасибо дед». Потушил сигарету и вышел на улицу. Шел мелкий, холодный дождь, он слегка поежился, нажал на брелок, джип привычно пискнул, сообщая, что дверь открыта.

Он сидел в машине, и смотрел, как тихо поскрипывают дворники, но стоило прикрыть глаза, то сразу возникала она: молоденькая, гибкая, красивая, страстная, со спутавшимися длинными волосами и пьяными от страсти глазами.

Ему бы сразу уйти, но он не смог, заворожено смотрел на ее прогиб позвоночника, капелька пота стекала по ложбинке и дальше прокладывала путь на упругое бедро, а крепкая мужская рука ласкала его, вторая поглаживает точеную спинку.