Пациентка
Шрифт:
По ее спине прошел мгновенный озноб. Затем ее бросило в жар, а сердце заколотилось чуть ли не вдвое быстрей. Нэнси хотела это платье, но она не хотела за него платить; она хотела его просто взять — своевольно и незаконно, так, как мужчина порой берет женщину.
«Чертов Левадовски! — раздраженно подумалось ей. — И здесь привиделся! Встречу — убью!»
А тем временем ноги уже вели ее к стеллажу, руки словно сами по себе ощупывали ткань, а глаза украдкой поглядывали в сторону собравшихся у кассы продавцов. И спустя еще пару секунд она стремительно сунула платье
«Господи, что ты делаешь, Нэнси?» — мелькнула запоздалая мысль, но она уже шла к выходу.
— Всего хорошего, я к вам еще заеду, — помахала Нэнси столпившимся возле кассы продавцам, обмирая от ужаса и восторга.
— Всегда будем рады, мэм, — синхронно, словно механические китайские болванчики, закивали те с фальшиво-дружественными лицами.
Нэнси медленно, растягивая удовольствие, вышла из стеклянных дверей, глубоко вдохнула прохладный вечерний воздух и застыла. Высоко-высоко в бездонном синем небе висели тонкие перистые облака, пахло свежей весенней листвой, яростно сигналили застрявшие в пробке машины, и мир был прекрасен, как в первые дни творения.
И тут ее жестко взяли под локоток.
— Не торопитесь, мэм.
Нэнси медленно обернулась. Рядом стоял высокий крепкий мужчина с пышными черными усами и внимательным, цепким взглядом.
— Томас Квинси, служба охраны, — представился мужчина. — Покажите мне, что у вас за пазухой.
Нэнси оставалась в шоке долго — с четверть минуты, но едва цунами, смешанное с восторгом ужаса, отхлынуло, а сознание прояснилось, уперлась — так жестко, как могла.
— А почему только за пазухой? Может, еще и в трусы заглянешь? — зло поинтересовалась она.
— Вы не заплатили за вещь, мэм, — полностью проигнорировал выпад охранник.
— Ваше удостоверение, пожалуйста, — глотнув, потребовала Нэнси.
Охранник вытащил удостоверение и аккуратно, без хамства, поднес к ее лицу.
— Вы не имеете права меня задерживать, — понимая, что это лишь отсрочка, выпалила она.
— Хотите, чтобы я вызвал полицию? — спокойно предложил ей альтернативу охранник.
— Даже настаиваю, — уверенно кивнула Нэнси. По рассказам Джимми она хорошо помнила, что именно на этом ломается около трети охранников. Боссы не любили создавать своим магазинам известность задержаниями покупателей, пусть и вполне законными.
— Хорошо, — кивнул охранник. — Полиция, значит, полиция. Пройдемте в служебное помещение; оттуда и вызовем.
Нэнси стиснула зубы и попыталась высвободить руку. Пройти в служебное помещение означало снизить свои шансы вырваться раза в три.
— Прошу вас, мэм, — охранник стиснул ее локоть еще жестче и потащил к магазину. — Не создавайте себе ненужных проблем.
В мгновение ока Нэнси представила себе, что подумает, когда узнает о происшедшем, Джимми. Что скажут в школе Рональду и Энни… Внутри все перевернулось, а в горле застыл комок, — Энни было особенно жалко.
— Постойте… Томас, — теперь уже пытаясь выглядеть милой, повернула она разговор в другую сторону. —
Охранник приостановился и недоуменно повернулся к ней.
— Вы не понимаете, мэм… Это моя работа.
Нэнси болезненно сморщилась, и перед ней вдруг ярко, до мельчайших деталей вспыхнула картина: собрание женского клуба перемывает ей кости — один год, второй, третий… а мистер Левадовски на каждой публичной лекции приводит ее в качестве примера острой и, увы, так и не преодоленной зависти к фаллосам.
— Ну как хочешь! — сквозь стиснутые зубы выдохнула она. — Только не говори потом, что я не предлагала по-хорошему.
Нэнси ухватила недоумевающего охранника за рукав, развернула «фасадом» к себе и — точь-в-точь, как она сама учила Энни, — сунула ему коленом в пах.
Мужчина охнул, выкатил глаза, и в следующий миг Нэнси выдернула руку из его клешни и рванула вниз по ступенькам магазина. На подламывающихся каблуках помчалась по тротуару, завернула за угол, к машине и забралась внутрь. Сердце отчаянно колотилось.
— Работа у него такая… — никак не попадая ключом в замок зажигания, бормотала она. — Значит, менять… работу пора!
Двигатель взревел, Нэнси выскочила на трассу и, нарушая все мыслимые правила дорожного движения и рискованно подрезая не в меру прыткую молодежь на хороших машинах, рванула так, словно уже уходила от полицейской погони. И — бог мой! — как же странно она себя чувствовала! Содеянное в третий раз в жизни преступление словно взломало невидимую клетку и наконец-то раз и навсегда отрезало ее от нее же прежней — готовящей ужины, стирающей белье и выслушивающей жалобы. Это была свобода — и горькая, и желанная одновременно.
Бергман приехал на место убийства в четыре часа пополудни. Осторожно, стараясь не испачкать новенькие туфли, переступил через вытекшую из ворот заброшенного гаража лужу крови, подождал, пока глаза не привыкнут к полутьме, и наклонился над трупом.
— Бог мой!
Девчонке вряд ли было больше семнадцати. Она лежала на спине, раскинув руки в стороны и совсем без одежды — смуглая, стройная, может быть, даже красивая. Впрочем, утверждать это сейчас никто бы не взялся — лица практически не было: сплошная киселеобразная масса. А на животе… — Бергман склонился ниже и насторожился — это была раскрытая и уложенная обложкой вверх карманная Библия, простенькая, но неплохо изданная; из тех, что разносят по домам служители божьи.
«Странно…»
Глаза понемногу привыкли к полутьме гаража, и Бергман огляделся и невольно стиснул зубы. Разодранные клочки некогда голубого платья вперемешку с кровавыми сгустками были повсюду — на бетонном полу, на облупленных стенах, на старых дощатых ящиках в углу… Девчонка явно сопротивлялась.
— Ничего не трогал? — повернулся он к замершему рядом сержанту.
— Нет, сэр, — отозвался тот. — Но мне сказали, что эксперт из Сан-Антонио уже выехал. Так что пальчики снимем. Ну… и личность попробуем установить. Пока заявлений о пропавших не поступало.