Падальщик
Шрифт:
— Любовь, — сказал Самуэль и переступил через тело.
— Любовь… — хором повторили другие.
Огромный темный рот на зеленом лице чудовища открывался все шире, — он стал похож на темную тучу. Края тучи были неровные, клочьями; тьма от тучи уже просочилась сквозь разбитые окна, — словно грязный дым, она ползла над домами, над улицами…
— Ближе… — сипло простонала машина. — Ближе…
Ли-Вань очнулся на полу и открыл веки — прямо перед его глазами лежало что-то гадкое, серо-зеленое.
Он поднял
— Ах-ах-ах!… — услышал Ли-Вань над собой гулкий смех. — А-а-а-х! А-а-ах!..
— Я? — в ужасе поднял голову Ли-Вань. — Я?!.
— А-а-ах! Ах-ах!..
Сквозь смех, показалось ему, он различил идущие откуда-то издалека — из страшного далека — слова:
— Тыыыы… Отец…
В панике смотрел Ли-Вань на свои руки — они стали зеленые, бугристые; кривые, тонкие пальцы оканчивались длинными желтыми когтями…
— Я человек! Я человек!
Вместо крика он услышал сухое щелканье.
Огромный зеленый ребенок склонился к нему и, казалось, внимательно рассматривал его своими черными глазами-пустотами. Из ползущей по потолку черной тучи послышалось гулкое, далекое:
— Мы будем насыщаться… Отец…
Сладковатый запах разложения проник в ноздри, — что-то заворочалось во рту — неотвратимое, тягучее, влекущее…
Ли-Вань рванулся к окну, открыл створки окна, взобрался на подоконник, встал там.
Творение породит Творца. Кого сотворил человек из своего прошлого, тот в конце концов сотворит его. Самый несчастный из людей, не зная как творить себя правильно, он сотворил…
Ли-Вань почувствовал, как, предваряя падение, стремительно погружается во тьму. Он занес ногу над улицей.
Мысль мелькнула в голове. Словно в кромешной черной воде вспыхнула чешуей и пропала серебряная рыбка.
В мире вдруг стало тихо. Даже огромный жуткий ребенок, окруженный застывшими улыбающимися людьми за его спиной, затих. Смотрели на него, запрокинув головы, люди внизу на улице; глаза у них были тоже мутные, желтые. Вот они увидели, как существо, возникшее высоко в проеме дымящегося окна, шевельнулось… Полы синего плаща на нем поднялись, и за спиной у существа стали стремительно расти и расправляться два огромных черных крыла…
Что это была за мысль… Последнее оставшееся человеческое в Ли-Ване цеплялось за мелькнувшую во тьме серебряную рыбку. В ней, в ней было спасение. Где она? Что она?
Помогите.
Не было света, не было искры; не было памяти, не было мыслей — мир вокруг был такой огромный, что о нем не надо было ничего знать. Родилась не мысль — родилась молитва.
Я ничего не понимаю, ничего не знаю, ничего не могу. Помогите. Помогите.
Вдруг он почувствовал на лице слезу. Она скатилась по щеке до рта, попала на язык, обожгла соленым…
Помогите. Помогите. Помогите.
С разбитого стекла беспомощно свисала игрушка — подвеска-карусель с разноцветными деревянными рыбками. Он с удивлением посмотрел на нее. Нити игрушки запутались, рыбки оказались где попало. Две ближние к Ли-Ваню, словно уснули, попавшись в сеть, одна на другой. Одна рыбка была красная, другая — фиолетовая.
Ах, вот в чем была его мысль…
Он грустно улыбнулся про себя: это была мысль из детства — ему захотелось помочь запутавшимся рыбкам, — они некрасиво лежали рядом. Случайный импульс, желание привнести в мир крошечный кусочек красоты он принял за мысль, способную противостоять Падальщику…
Он выпрямился. Пока в нем есть хоть крупица человеческого, он все равно станет этой мыслью, как бы мала и ничтожна она ни была. Он станет этой мыслью ради Ли-Ваня, у которого когда-то внутри не было зла.
Ли-Вань наклонился и, стараясь не упасть, не обращая внимания на нарастающий сзади зловещий гул, стал распутывать игрушку.
Вот он осторожно повернул фиолетовую рыбку, продел ее через петельку — высвободившись она отплыла от другой, желтой рыбке.
Вот так. Так гораздо красивее.
Он не хотел больше думать про Падальщика, про гибнущее мироздание, про то, что сам породил во Вселенной последнее и самое страшное Зло. Мир вокруг вдруг стал маленьким и светлым, и он опять был в нем ребенком. Он начал аккуратно распутывать остальных рыбок. Вот желтая поплыла к красной, розовая к белой…
Вдруг он с удивлением обратил внимание на свои руки: они были уже не бугристые, с длинными и кривыми пальцами, но вновь стали его обычными руками — маленькими, смуглыми, с аккуратными круглыми ногтями…
Он потрогал лицо — оно было чистое, без следа плесени.
Не решаясь еще поверить, Ли-Вань встал на подоконнике и, улыбаясь, поднял игрушку перед собой на вытянутой руке, — освобожденные рыбки, медленно качаясь, поплыли по кругу.
Люди вокруг младенца вдруг ожили; мутный желтый огонь в их глаза потух.
В тишине раздался тонкий голос Леона:
— Смотрите! Смотрите! Ребенок плачет!
Все посмотрели на гигантского младенца, — из черного глаза-пещеры выкатилась огромная прозрачная слеза; на секунду зрачок под ней сверкнул волшебным голубым солнцем. Скатившись, слеза оставила на зеленой щеке широкий светлый след. В тот же миг черное облако, тянущееся изо рта ребенка по потолку к окну, начало стремительно сжиматься, втягиваться; сам ребенок стал на глазах опадать, уменьшаться…