Падальщик
Шрифт:
— А что же царь ваш тогда?
— А царей у нас с той поры не стало. Как свои имена забыли кто сильней, все вместе за тем и ходим.
Тогда спросил путешественник:
— Ну а что стало с тем соседским народом, чье имя тогда вам ваш царь дал? Живы ли те еще?
— Живы, конечно, — отвечали балбесы, — но их-то общее имя им не навязывали, и своих собственных имен они не забывали. Пришел срок, поменялись имена всех отдельных людей в том народе, и тогда сменилось их общее имя.
Встал тогда с места путешественник и так обратился к окружавшим его людям:
— Люди!
И еще говорил им:
— Ибо нет сейчас у вас, балбесы, глаз и ушей, чтобы видеть и слышать мир вокруг, а есть у вас только руки, чтобы хвататься друг за друга и плестись друг за другом вереницей. Руками этими отнимаете друг у друга, а то, что рядом растет и что свободно взять можете, не видите. И то, что рядом птица поет и ручей плещет не слышите, — и лишь когда бьют вас по голове, тогда чувствуете. Прозрейте же, возьмите каждый себе имя!.
Так говорил он, и удивлялись балбесы. Но возроптал вдруг из них сильный один, которому жалко стало силы своей:
— Чему учит! Чтобы мы имя отцов наших и дедов забыли! Он заслан к нам, наверное, врагами, которые боятся силы нашей и нарочно разобщить нас хотят. Вспомните, какая сила мы, когда вместе по лесу идем — все от нас трещит да бежит. И хоть и сами мы не знаем, куда так идем иногда, а по одному и вовсе растеряемся.
И путешественник отвечал ему горько: 1 — Жалко тебе стало силы своей, а не имени. Но того не знаешь, что сила твоя понадобится во сто крат более, если имя себе самому дашь, и если люди вокруг тебя каждый свое имя иметь будут. И силой своей делиться с другими будешь с радостью и помогать будешь другим строить страну свою.
Но опять возроптал сильный, ибо думал он, что если делиться силой, то станет ее меньше:
— Что хочет! Все, кто имя себе дадут, по древнему нашему обычаю перестанут быть общиной нашей, ибо балбесы мы — балбесами были, балбесами и останемся. А этот извести совсем хочет древний народ наш!
И путешественник отвечал ему:
— Народ ваш сам себя изводит давно уже, и если не проснетесь и не дадите каждый себе имя, истребите себя окончательно. Тебе же скажу, что сила твоя, как дерево дождем, питается радостью других, и как от жары сохнет дерево, так и сила твоя сохнет от горя, что приносит другим. Смотри же, не высуши силу свою так, что будет проще ее сломить, чем сухую ветку.
И в третий раз возроптал сильный:
— Что говорит! Переведутся на земле балбесы, если послушаем его. Зачем же тогда, столько лет балбесами жили? Что, чужеземец, неужто говоришь нам, зря жили?
И путешественник отвечал ему:
— Воистину страшна будет участь последнего балбеса, оставшегося без своего имени, — ведь по обычаю вашему должен он будет убить самого себя, ибо будет он балбес в единственном числе. И вот этот-то последний балбес и живет в вас всех. Его боитесь больше всего на свете, ему молитесь. Он теперь царь ваш и бог, но не вы сами. С опаской и недоверием глядите на каждого, кто обычай нарушая, дает сам себе имя, и гоните его, и проклинаете, и выметаете прочь из памяти. И тревожно друг друга блюдете, — следите за тем, чтобы не стало вас меньше; чтобы не остаться вам на земле последним балбесом. И так изводите сами себя.
Балбесы еще более удивились словам его, а сильный замолчал на время.
Стали тогда прочие балбесы спрашивать путешественника, как им себе самим имена придумать. Путешественник же отвечал им:
— Ничего не надо вам придумывать. В себя смотрите, в желания свои и в мысли. Все есть в вас. На других не смотрите, нет в их именах для вас ничего. Огонь себе имя не одалживал. Имя огня — треск поленьев, и запах дыма, и слабость от воды, и сила от суши, и ожог, и тепло. И все знают огонь по имени и не спутают его с другим. Вас же каждого никто не знает, ибо все вы на одно лицо.
Заныли балбесы:
— Научи ты нас смотреть в самих себя, чтоб было у нас у каждого свое имя, как у огня!
Но в этот момент поднял сильный с земли камень и швырнул его со всей своей силы в путешественника. И упал путешественник замертво. Испугались балбесы, повскакали с мест, заверещали, забегали, а потом сбились в кучу вокруг сильного, держатся друг за друга, дрожат и воют. И сильный тогда говорит им:
— Вот видели, что натворил чужеземец. Напугал нас всех, заставил дрожать и выть. Хотел расколоть народ наш. Да только сам себе голову расколол! Радуйтесь же люди, миновала опасность, — сегодня опять будем петь у костров тоскливые песни наши!»
Зеленый ребенок поднял голову к темным сводам и пусто рассмеялся.
— Ах-ах-ах! Поздно ты пришла смешить. Но смотри: не смеется он… Пустое… Иди.
Бело-голубое свечение отделилось от Ли-Ваня, поплыло в сторону.
— Нет! — Ли-Вань в отчаянии протянул к свечению руку.
Мама ласково посмотрела на него — лицо ее пошло волнами, стало растворяться… Свечение заколебалось, уплыло вверх и вбок, и, словно звезда в небе, закрытая набежавшей тучей, погасло под темными сводами.
Ребенок повернул к Ли-Ваню голову. Из пустых глаз на Ли-Ваня полился мертвящий холод.
— Слушай же меня… Слушай…
Глава VI
Какое облегчение — это был всего лишь сон…
Телефонный звонок впился в мозг. Из-под одеяла высунулась худая смуглая рука, нащупала на тумбочке телефон и, слов но мурена добычу, утянула под одеяло. Самуэль.
Ли-Вань сбросил звонок. Он никого не хотел слышать. Зеленый младенец из сна… Он повернул голову под подушкой и вдруг почувствовал резкую боль в затылке. Он застонал, — не от боли, а потому что вспомнил, что действительно случилось накануне ночью в Кройдоне.