Падение Аккона
Шрифт:
Мак-Айвор помолчал, мрачно глядя перед собой.
— Какой-то ветер донёс до Малкольма известие о нашей тайной любви. Во всяком случае, он нас выследил и нашёл наше убежище. Он подслушивал нас и подсматривал за нами. Он также узнал, что я думаю о бегстве из Шотландии вместе с Аннот. Я настолько обезумел от любви к ней, что был готов на любую жертву и на любой риск. Однако Аннот медлила с согласием. И на то были причины.
— Так и произошла трагедия, — проворчал Герольт. Нетрудно было представить продолжение этой истории. — Твой друг Малкольм не одобрил любви и выдал вас, не так ли?
Мак-Айвор покачал головой.
— Это я ему, возможно, и простил бы. Нет, он поступил гораздо хуже. — Ненависть и отвращение сквозили в его голосе,
— Какой подлец! — вырвалось у Герольта.
Мак-Айвор мрачно усмехнулся.
— Малкольм с детства был заносчивым и самовлюблённым. Он был склонен к жестокости. Но я не мог представить, чтобы он оказался способным на такую низость. Напрасно позже он уверял меня, что Аннот была простой легкомысленной девчонкой, готовой отдаться любому мужчине благородного происхождения. Аннот была другой. Она любила меня и была чиста во всех отношениях. И однажды Малкольм овладел ею силой и лишил невинности. Я долго и не догадывался о том, что сделал с ней Малкольм. Я просто не понимал, почему с какого-то момента она стала избегать меня и не хотела со мной говорить. Я даже усомнился в её любви. Я злился на неё. Мне казалось, что она больше не верит в мою способность защитить её и не хочет вместе со мной искать дорогу к счастью, которого мы добились бы вопреки всему и которого мы так страстно желали. Горькая же правда заключалась в том, что я действительно не смог защитить её — даже от своего лучшего друга. Она хранила свою тайну больше двух месяцев. Пока однажды вечером, перед её смертью, я не узнал, что сделал с ней Малкольм.
Герольт, ошеломлённый последней фразой Мак-Айвора, взглянул на него:
— Она забеременела от него и лишила себя жизни, потому что не могла вынести позора?
— Да, она утопилась. Потому что ей легче было умереть, — сказал Мак-Айвор и отвернулся. Он с трудом сдерживал чувства. — Я и сегодня виню себя в этом.
— Но ты не мог знать, что она собиралась сделать, — возразил Герольт.
— Я знал её гордость и видел безнадёжное отчаяние в её глазах, — тихо ответил Мак-Айвор. — Я мог бы не отпускать её, а остаться с ней и рискнуть всем, что у меня было. Но слепая ненависть к Малкольму и жажда мести оказались сильнее.
— И что ты сделал? — спросил Герольт, хотя этот вопрос был совершенно лишним — он знал, что сам сделал бы на месте друга.
— Я помчался в деревенскую таверну, в которой мы с Малкольмом договорились встретиться. Когда я вызвал его на поединок и предложил драться на кинжалах, он сначала пытался высмеять меня. «Грязная блудливая девчонка — не повод для того, чтобы двое мужчин нашего происхождения удостоили её хотя бы словом», — сказал он. Лучше бы я, по мнению Малкольма, поблагодарил его за то, что он открыл мне глаза на Аннот. Если эта деревенская шлюха удачно устроится и будет экономно расходовать деньги, когда-нибудь она сможет открыть собственный кабак. Так он говорил о женщине, дороже которой для меня никого не было.
— Бессовестная свинья! — прошептал Герольт.
— Он перестал смеяться, когда ощутил клинок моего кинжала. Я ударил его в левую руку, потому что вызывал его на честный поединок, в чём сам себя заверил. Но с этой минуты у него не осталось ни единого шанса против меня, — мрачно проговорил Мак-Айвор. — Малкольм был обречён. Я превосходил его не только ростом и силой, но и ловкостью. Я дал ему поверить, что он, пожалуй, ещё и выстоит в драке. Но на самом деле я, одержимый ненавистью и жаждой убийства, играл с ним. Я гнал его перед собой и наслаждался ужасом в его глазах, возраставшим по мере того, как он получал один удар за другим и становился все слабее. Под конец получилось так, как будто в тот вечер на задворках таверны я зарезал беззащитную овцу.
Герольт не знал, что сказать Мак-Айвору, и молчал. Он понимал, почему с тех пор его друг лишился покоя. На войне использовалась любая слабость противника. Врага без промедления убивали, даже если он лежал и был совершенно беззащитен, например, если упал с лошади и обронил оружие. Но представления о чести не позволяли рыцарю вызывать на поединок соперника, о котором было точно известно, что он не равен ему по силе и не имеет шансов на победу.
— Я не уверен, что в подобной истории не повёл бы себя точно так же, — сказал наконец Герольт. — Как же иначе ты смог бы покарать за надругательство над Аннот? Я не знаю, какие законы и обычаи используют в таких случаях у тебя на родине. Но я сомневаюсь в том, что без свидетелей дело дошло бы до правого суда и справедливый приговор был бы вынесен.
— Этого не случилось бы. И я до сих пор не знаю, что должен был сделать, чтобы заставить Малкольма ответить за своё преступление, — согласился Мак-Айвор. — Но это не отменяет того обстоятельства, что в неравной драке я потерял честь и стал причастным к гибели Аннот. Всего этого он не стоил. Но осознал я это слишком поздно.
— Тогда ты и потерял глаз?
— Нет. Это случилось год спустя, во время пьяной драки с моряками в одном из портовых кабаков Ферт-оф-Форта, недалеко от Эдинбурга. Свой дом я покинул той же ночью, потому что иначе крови было бы пролито ещё больше. Я окончательно сбился с пути истинного. Потеря глаза меня образумила. Через несколько месяцев я вступил в орден тамплиеров и добрался до Святой Земли, чтобы замаливать там грехи. Наверное, сначала я искал смерть в бою, как никто другой. Потом привык жить с грехом. Но порой прошлое наваливается на меня и угрожает задушить. — Мак-Айвор тяжело задышал. — Теперь ты понимаешь, насколько тяжело мне после всего этого считать себя достойным священной службы?
— Ты призван к ней, Мак-Айвор, и этим все сказано, — попытался ободрить его Герольт. — Вспомни слова аббата: в том, что призвание стать его преемниками было обращено к нам, заложен глубокий смысл. И что нам не дано понять, почему Бог так решил. Мы можем только смиренно принять его решение — как таинство. Никто из нас не считает, что он чище душой, чем другие. Может быть, в этом и кроется тайна нашего призвания. Но, поскольку все в мире взаимосвязано, мы решили откликнуться на призыв. И этой священной службе мы отныне должны отдавать все силы.
Мак-Айвор выпрямился, взял меч и решительным движением вложил его в ножны.
— Да, Герольт, ты прав. Прошлого не вернёшь, и мои обязанности теперь касаются только охраны Святого Грааля и нашего братства. Прости, что я досаждал тебе своими стонами.
— Напротив, своей откровенностью ты оказал мне большую честь, Мак-Айвор Коннелли. — Герольт положил руку ему на плечо. — И если хочешь, я буду молчать о том, что ты мне доверил.
— Нет, рано или поздно вы узнали бы от меня все. Как ты правильно сказал, между нами не должно быть тайн. Друг за друга в верности и чести — пусть будет именно так, без всяких оговорок, Герольт! — воскликнул Мак-Айвор и пожал ему руку. — Так, а теперь не будем томить ожиданием других и, прежде всего, великого магистра!
2
Повернувшись к ним спиной, великий магистр стоял в полукруглом эркере по-спартански обставленной комнаты, находившейся на вершине башни, и смотрел на лагерь противника.
— Итак, это последние дни Аккона, а вместе с ним и последние дни некогда величественного государства крестоносцев, ныне совершенно обескровленного! — горько произнёс он. — Но все могло бы быть иначе, Бог свидетель! Возможность избежать позора не раз была в наших руках!
Герольт и его друзья удивленно переглянулись, но не нарушили почтительного молчания. Все они были рыцарского происхождения, но от генеалогического древа великого магистра их родословные отличались довольно существенно. Род Гийома де Боже, уже восемнадцать лет возглавлявшего орден тамплиеров, был одним из древнейших в Европе — даже король Франции был его родственником.