Падение ангела
Шрифт:
Стоило посмотреть на то, как Тору взял фотографию. Хонда наблюдал за ним, не упустив ни одной мелочи. Тору сначала строго, словно охранник, проверяющий пропуск, посмотрел на снимок, вопросительно взглянул на Хонду, затем снова перевел взгляд на фотографию и на этот раз, явно скрывая юношеское любопытство, до самых мочек залился краской. Положив снимок на стол, он сунул палец в ухо и почесал там. Потом довольно сердито произнес:
— Красивая.
«Какая совершенная реакция», — восхитился про себя Хонда. Из заурядного, типичного для его возраста состояния возбуждения (притом что ситуация была неожиданной)
То была сложная комплексная работа. Прикинуться грубым, чтобы скрыть смущение, Хонда будто сам вдруг оказался на месте юноши.
— Ну, как? Есть желание встретиться? — спокойно спросил Хонда. Наблюдая за тем, какая реакция последует на этот раз, от беспокойства, как бы повернуть все так, как ему нужно, Хонда закашлялся. Тору мягко поднялся, обошел вокруг стола и постучал отца по спине.
— Да, — рассеянно ответил Тору; стоя за спиной отца, он уже не прятал блеска в глазах и бормотал про себя: «Я дождался, наконец-то, вот оно то, почему можно больно ударить!»
За окном, что находилось у него за спиной, шел дождь. Дождь, освещенный светом из окна и обильно, словно черный пот, стекавший по коре деревьев… Поезда метро, двигавшиеся по наземной линии в окрестностях, вечером шумели громче, Тору представил себе ряд вагонных окошек, которые вскоре нырнут под землю, отец продолжал кашлять. Но в этой ночи нигде не было признаков корабля.
22
— Вы можете некоторое время пообщаться. Если она тебе не понравится, сразу так и скажи. У нас нет никаких обязательств, — внушал Хонда Тору.
Как-то вечером уже во время летних каникул Тору пригласили на ужин, и он отправился в дом девушки. После ужина Момоко Хаманака, выполняя указания матери, повела Тору в свою комнату на втором этаже. В обставленной по-европейски комнате метров в двенадцать все говорило о том, что ее хозяйка — юная девушка. Тору впервые в жизни попал туда, где все дышало девичеством. В комнату всю в розовых складочках, заполненную какой-то мягкой путаницей. В обоях, картинах, куклах, украшениях чувствовалось изящество, заложенное женской рукой, пело что-то настолько трогательное, что становилось трудно дышать. Тору сел в углу в кресло. Большая вышитая подушка делала его страшно неудобным.
Момоко выглядела взрослой, но именно это придавало ей особую прелесть. Чуть анемичное свежее белое лицо вызывало в памяти лица со старых гравюр с нечетко выраженными чертами. И только потому витавшая здесь печальная истина выделяла ее одну как не имевшую отношения к множеству прелестных вещиц в этой комнате. Красота Момоко была слишком правильной, в ней чувствовалось что-то искусственное, как в сложенном из белой бумаги журавлике.
Мать Момоко, принеся чай и сласти, вышла, и Тору с Момоко, хотя до этого они несколько раз уже встречались, впервые остались вдвоем. Но атмосфера от этого не сгустилась. Момоко была абсолютно спокойна, ведь положение, в котором она находилась, было ей указано. Тору подумал: «Нужно прежде всего объяснить ей непрочность ее положения».
Тору был не в настроении: за ужином с ним обращались слишком запросто,
Когда они остались вдвоем, Момоко первым делом вынула из пронумерованной коробки с альбомами какой-то один и принесла показывать Тору — известный заурядный прием. Открыв его на коленях, Тору увидел полуголого младенца с раскинутыми ножками. Трусики от пеленки раздулись и напоминали штаны фламандского рыцаря. Розовая плоть нежного ротика с отдельными, еще не выросшими зубками.
— Кто это? — поинтересовался Тору.
Реакция Момоко оказалась неожиданной. Взглянув на фотографию, она тотчас же, прикрыв одной рукой страницы, вырвала альбом у Тору и, прижимая его к груди, отбежала к стене, она тяжело дышала.
— Кошмар! Номер на коробке не соответствует содержанию. Показать вам такое! Что мне теперь делать?!
— Это что, такая страшная тайна, что ты когда-то была младенцем? — равнодушно спросил Тору.
— Какой ты спокойный. Прямо как врач, — постепенно успокаиваясь, проговорила Момоко, возвращая альбом на полку. Судя по рассеянности Момоко, Тору решил, что в следующем альбоме, который попадет ему в руки, наверняка появятся фотографии семидесятилетней Момоко.
Но следующий альбом был самым обычным — там были фотографии, сделанные во время недавних путешествий. По любой фотографии можно было понять, что Момоко — всеобщая любимица. Это была хроника какого-то скучного счастья. Больше всего было фотографий прошлогоднего путешествия на Гавайи, Тору привлекла фотография, где она осенним вечером разводит во дворе костер. На цветном снимке пламя казалось живым, оно торжественно освещало лицо присевшей на корточки Момоко, точно лицо жрицы.
— Ты любишь огонь? — спросил Тору.
Перед глазами у него были глаза Момоко, в которых застыл вопрос, как ответить. У Тору возникла странная уверенность в том, что у смотревшей в огонь Момоко в тот момент были месячные. А теперь?
Если быть абсолютно свободным от сексуального любопытства, каким же образом реализовать собственное метафизическое зло? Тору знал, что не все можно осуществить так же легко, как добиться увольнения домашнего учителя. Но он был уверен, что, как бы его ни любили, в душе он будет хранить холод. Именно этот, живущий в нем ярко-синий космос.
23
Тем летом Хонда, боявшийся отпускать Тору от себя, решил совершить с ним поездку на Хоккайдо. Чтобы не уставать, он составил довольно спокойный график передвижения. Кэйко, которой стало трудно ездить вдвоем с Хондой, положившись на родственника, бывшего послом в Швейцарии, отправилась в Женеву. Семейство Хаманака хотело провести летом несколько дней вместе с отцом и сыном Хонда, поэтому обе семьи взяли номера в гостинице в Симоде. Страшная жара, наступившая после сезона дождей, поставила всех в тупик, Хонда почти не покидал комнаты с кондиционером.