Падение Царьграда
Шрифт:
— Сын Иадая, — сказал он голосом, в котором слышалась доброта, и глаза его, блестящие и чёрные, засветились удовольствием. — Я вижу, что я был прав, доверяя тебе. Ты пошёл по стопам своей семьи, и твоей помощи я обязан, что имею такой удобный и приятный дом. Считай меня своим должником.
Невольно поддавшись чарующему влиянию этого человека, еврей низко поклонился и поцеловал протянутую ему руку.
— Не благодари меня, — отвечал он. — Сиама и без меня устроил бы всё.
— Хорошо, но я всё-таки остаюсь при своём мнении, а теперь выпьем напитка, который приготовлен Сиамой и которого не знают на Западе.
— Позволь мне прежде приветствовать
— Я уже прочёл приветствие в твоих глазах. Сядем к огню. Ночь очень холодная.
Сиама тогда подал чай, который в то время ещё не был известен в Европе, и между новыми знакомыми завязалась дружеская беседа. Хозяин рассказал в нескольких словах о своих путешествиях, а Уель сообщил ему константинопольские новости.
— Я писал тебе, — сказал наконец князь Индии, — что желаю обходиться с тобой как отец с сыном и быть тебе помощью, а не бременем. Я полагаю, что теперь твоя торговля оживится, так как все в Константинополе будут с уважением относиться ко мне, я не уступлю здесь никому своим блеском и достоинством. Когда тебя станут спрашивать, кто я, отвечай только, что князь Индии. Простые люди этим удовольствуются, а тех, которые захотят знать больше, отправляй ко мне. Ты же сам, сын Иадая, также называй меня князем, но знай, что я на восьмой день после своего рождения был обрезан по закону Моисея, и это я считаю гораздо почётнее моего титула.
— Так ты, князь...
— Я еврей, так же как твой отец и ты.
Уель улыбнулся при мысли, что его соединяли узы одинакового происхождения и веры с такой могущественной особой.
— Ты видишь, — продолжал князь Индии, — я точно исполнил своё обещание явиться сюда через шесть месяцев после получения тобою моего письма. Ведь этот срок ещё не прошёл.
— Сегодня его последний день.
— Я писал тебе, находясь в Чипанго, на острове великого восточного моря. Спустя тридцать лет после того, как я поселился на этом острове, я случайно увидел спасшегося от кораблекрушения еврея из Константинополя, и он мне сообщил о смерти твоего отца и твоём имени. Тебе не мешает знать, что я всего провёл в Чипанго пятьдесят лет и преимущественно занимался там изучением местных религий. Их две: от одной, грубой мифологии, без греческой или римской поэзии, я отвернулся с презрением, а другая буддийская, имеет много общего с христианством. С тою же целью изучения религий я посетил впоследствии Мекку, а затем через Египет прибыл сюда. Я потом сообщу тебе, какие намерения я имею насчёт моего пребывания в Константинополе.
Видя, что князь Индии устал, Уель начал прощаться и князь проводил его до лестницы.
Оставшись один в комнате, он позвал прибывших с ним слуг, и двое из них бросились целовать Сиаму, как старого товарища, но третий, молодой негр громадного роста, смотрел с недоумением на незнакомую ему личность, и Сиама вопросительно поглядывал на своего господина.
— Это Нило, сын того Нило, которого ты знал, — сказал последний. — Люби его так же, как ты любил его отца.
Сиама обнял и поцеловал своего нового товарища.
VIII
РОЗЫ ВЕСНЫ
Целый месяц князь Индии не выходил из своего дома, отдыхая от продолжительного путешествия. Ежедневно он гулял по плоской крыше дома, с которой открывался вид на церковь, возвышающуюся на горе, на Влахернский дворец и на Галатскую башню, но наибольшее его внимание, по-видимому, обращал на себя дворец, и на нём всего чаще останавливался его задумчивый взгляд.
Однажды около полудня он сидел в своей комнате за столом и был погружен в любимое занятие — сравнительное изучение Библии, священных книг Китая, Ригведы, Авесты и Корана. С самого утра он сравнивал определение Бога в различных религиях и наконец устал от долгого усидчивого труда, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Когда он открыл их через несколько минут, то с удивлением увидал, что на него смотрят два другие глаза, такие же большие, чёрные, как и его. Эти глаза принадлежали детскому, чистому лицу. Он протянул руку, положил её на чёрную кудрявую головку и тихо спросил, как бы не отдавая себе отчёта в реальности явившегося перед ним образа:
— Как тебя зовут?
— Гуль-Бахар.
— Это турецкое имя, оно значит — Роза весны. Как тебе дали такое имя?
— Моя мать из Иконии.
— Где прежде жили султаны?
— Да. И она говорила по-турецки.
— А! Я понимаю. Это не твоё настоящее имя, а только прозвище.
— Моё настоящее имя Лаель, я дочь Уеля.
Князь Индии побледнел как полотно, губы его задрожали, и на глазах показались слёзы. С трудом переведя дыхание, он наконец нежно повторил:
— Лаель... Ты не удивляйся, я очень стар, гораздо старше твоего отца, и видел столько горя, что никто в этом не может со мною сравниться. У меня также была некогда маленькая девочка.
Он снова с трудом перевёл дыхание и прибавил:
— Сколько тебе лет?
— Будущей весной мне будет четырнадцать.
— Она была твоего возраста и очень походила на тебя. Она была такая же маленькая, как ты, и у неё были такие же волосы и глаза, и звали её Лаель. Я хотел назвать её Римой, потому что она казалась мне чудной песнью, но мать настояла на том, чтобы назвать её Лаель, что значит на твоём и моём языке — «для Бога».
— Ты, значит, очень любишь её, — заметила девочка, глядя на него с сочувствием. — А где она теперь?
— В Иерусалиме были ворота, называвшиеся Золотыми. Они выходили на восток, и солнце, восходившее из-за Масличной горы, ярко блестело на их коринфской бронзе, более драгоценной, чем золото. Земля вокруг этих ворот священна, и там спит моя Лаель. Её покрывает тяжёлый камень, который едва свезли несколько волов, но в день последнего суда она восстанет одной из первых, так хорошо быть похороненным вокруг Золотых врат.
— Значит, она умерла! — воскликнул ребёнок.
— Да, умерла. И я не могу вспомнить её без слёз. Такая она была красивая, нежная, правдивая. Я никогда не забуду её, но ты так похожа на неё, что я буду любить тебя, как её, и ты сделаешься моим ребёнком. Вся моя жизнь будет сосредоточена на тебе, и каждое утро, вставая, я буду спрашивать прежде всего: где моя Лаель? В полдень, прежде чем сесть за стол, я справлюсь, был ли день счастлив для неё, а ночь наступит для меня только, когда она заснёт. Хочешь быть моей дочерью?
Этот вопрос так озадачил девочку, что она не знала, что отвечать.
— А разве можно иметь двух отцов? — спросила она.
— Можно, — отвечал он поспешно. — Один у тебя будет родной отец, а другой — приёмный, и оба они одинаково будут любить тебя.
— Хорошо. — Девочка посмотрела на взволнованного старика и потом промолвила: — Ты и мой отец — большие друзья, и я думала, что он здесь.
— Пойдём к нему. Ты не можешь быть моей дочерью без его согласия.
Они вышли из дома рука об руку и, перейдя через улицу, вошли в комнату лавочника.