Падение царского режима. Том 5

Щеголев Павел Елисеевич

Председатель. — Но искусством хитрить, некоторым лукавством этот человек, повидимому, обладал?

Покровский. — Я слишком мало его знаю.

Председатель. — Но разве при разрешении дел особой политической важности вам не приходилось наблюдать у него эти черты?

Покровский. — Как вам сказать! У него были приемы мелкой хитрости, но больших линий в этом отношении заметно не было. Вот я могу привести в виде примера следующий случай. Когда рассматривался вопрос о министерстве здравоохранения — в первой стадии, еще до назначения Рейна главноуправляющим здравоохранением (я не помню, в точности, когда именно это было, помню только, что это было летом), составилось мнение против утверждения этого законопроекта по 87-й статье, и очень решительное мнение. Председательствовал в качестве заместителя председателя А. А. Хвостов. Мы, то-есть те, которые высказывались против проведения этого дела по 87-й статье, настаивали, чтобы мнение наше было выражено определенным образом в журнале. Но, вместо журнала, мы получили представленный государю

доклад Штюрмера, в котором говорилось, что некоторые члены (мне помнится — имен не было указано в этом докладе) высказались по данному вопросу отрицательно и высказали такие-то суждения. Все наши суждения были при этом сжато, в точности, изложены, но доклад был, если хотите, — ну, ходом этаким ловким, потому что в нем заключалось указание, что решение по вопросу о министерстве здравоохранения остается прежним; а в журнал совета министров вся эта история так и не вошла. Понятно, что раз дело было решено, оставалось подчиниться и утвердить эти постановления, которые и получили силу закона по 87-й статье. Следовательно, это был фортель своего рода, и результатом его было то, что журнал совета министров не обнаружил происшедшего разногласия. И сделано это было как будто бы для удовлетворения тех, которые оказались в меньшинстве: их, как будто, оградили, хотя они и не просили этого ограждения. В сущности говоря, это была весьма тонкая комбинация, не знаю, кем изобретенная, — самим ли Штюрмером или кем-нибудь другим; тонкая комбинация, я говорю, — а между тем по пустякам, по вздору, потому что, если бы даже мнение наше в этом случае и было отвергнуто, — ну, что ж, — мы остались бы с отвергнутым мнением. А тут получалось и какое-то ограждение нас, и вместе с тем журнал совета министров не вскрыл разногласий. В сущности — канцелярская хитрость, канцелярская уловка, ни к чему не ведущая. Может быть, на такие комбинации мелочного характера он, действительно, был способен, но на более крупные, по моим впечатлениям, — нет. Ведь это был человек, который, в сущности, связной мысли в разговоре высказать не мог. Это я положительно вам говорю: он заранее записывал то, что ему нужно было сказать, — иначе даже в маленьком кругу какой-нибудь речи он не мог произнести. Стало быть, голова не удерживала всех этих вещей. Но, как я уже говорил вам, я его, собственно, почти совсем не знал. Я видел его в качестве члена государственного совета; по финансовой комиссии несколько раз: он был докладчиком сметы министерства иностранных дел, которая, конечно, не требовала никакого доклада. А затем я видел его в совете министров. Отдельных бесед с ним по более важным делам у меня не было. Он меня не приглашал. Так что я, может быть, ошибаюсь в его характеристике. Другие говорят, — никогда не было более хитрого председателя совета министров. Но я этого не видел.

Председатель. — А проявлял он какую-нибудь инициативу в заседаниях совета министров?

Покровский. — Нет, я этого никогда не замечал.

Председатель. — На вас не производило впечатления, что те заметки, даже в четыре строчки, которые он делал в случае, если ему приходилось что-нибудь говорить, были, в сущности, не его заметки, а чужие мысли, ему подсказанные?

Покровский. — Видите ли, в тех случаях, когда я это наблюдал, это были дела не особенно существенные. У него было организовано при совете министров экономическое совещание под его председательством. И вот ему нужно было резюмировать что-то такое. Это резюме он не говорил, а читал. Может быть, кто-нибудь писал ему это: у него были люди в канцелярии, которые при нем состояли и которые могли ему писать такие вещи. Но чтобы я заметил, так сказать, какую-нибудь тенденцию в этом отношении, — этого я не могу сказать. В более серьезных вопросах он сидел, как истукан. Может быть, это была высшая хитрость; может быть, за пределами этого и с людьми, которые пользовались его доверием, он говорил более откровенно и давал понять себя иначе. Но на людей, не близких ему, он производил впечатление истукана и больше ничего.

Председатель. — Николай Николаевич, а при сдаче министерства иностранных дел было у вас такое впечатление, что вы сдаете министерство в руки человека осведомленного, или же…

Ольденбург. — Нет, ведь Николай Николаевич был назначен после Штюрмера.

Председатель. — Совершенно верно. Вы, значит, получили министерство от Штюрмера…

Покровский. — Нет, не от Штюрмера. Я был после Штюрмера, но был промежуток безвременья, когда никого не было. Если не ошибаюсь, было так: Штюрмер был уволен, и председателем совета министров назначили немедленно Трепова, а по должности министра иностранных дел после Штюрмера, кажется, — если только память мне не изменяет, — управляющим или временно управляющим был назначен Нератов.

Председатель. — Штюрмер был министром по 10 ноября.

Покровский. — Вот видите! А я был назначен с 30-го ноября. Значит, между его увольнением и моим назначением прошло три недели.

Председатель. — Так что по делам министерства иностранных дел вы не имели повода беседовать со Штюрмером?

Покровский. — Ни разу. Он пригласил меня на другой день после моего назначения заехать к нему, чтобы побеседовать по вопросам личного состава, но я не поехал.

Председатель. — Он пригласил вас уже после того, как был уволен от должности председателя совета министров?

Покровский. — Это было уже после того, как я был назначен, — первого или второго декабря. Но я не поехал, я не видел надобности в этом.

Председатель. — Позвольте вернуться к общей характеристике совета министров. Вы изволили

сравнить его с прежним комитетом министров.

Покровский. — Это не совсем так. Mutatis mutandis. [83]

83

«Mutatis mutandis» — с соответствующими изменениями.

Председатель. — То-есть до известной степени. Причем ваша мысль пошла в сторону этого сравнения в виду того, что вопросы политики, как казалось вам, в качестве участника совета министров 1916 года, решались вне заседаний совета министров.

Покровский. — Да.

Председатель. — Быть может, вы сможете иллюстрировать эту общую мысль каким-нибудь примером из практики совета министров 1916 года?

Покровский. — Что же вам привести? Это чувствовалось так, безусловно. Были сведения, что отдельные министры приглашаются для беседы, для переговоров. Но, собственно, дел отдельных, которые поступали бы в совет министров после такого рода переговоров, фактов прямых я указать не могу. Я знаю, что были разговоры за пределами совета министров. Затем создаваемы были, как вы изволите знать, совещания по разным вопросам. Было одно совещание из пяти министров, — кажется, о путях сообщения; затем — о продовольствии и так далее. Потом явилось совещание, в котором председателя совета министров сделали главою всего продовольственного дела. Был такой указ — о назначении его вершителем дела по продовольствию, — по всем, кажется, совещаниям. Вы изволите иметь этот указ высочайшего повеления?

Председатель. — Да.

Покровский. — Он был как будто в конце июня или в начале июля. Скорее, в июле. Штюрмер сделан был главою всех совещаний: ему принадлежало там последнее слово. И вот стали созываться совещания по продовольственному делу. Несколько позже, осенью, на эти совещания стали приглашать уже всех — до обер-прокурора святейшего синода включительно. Таким образом, по вопросам продовольствия и снабжения образовалось особое учреждение почти в полном составе совета министров, которое эти вопросы решало и сейчас же приводило в исполнение. Журналы этого совещания очень многочисленны. Но это перестало уже иметь характер частных разговоров, а сделалось, как я уже сказал, своего рода особым учреждением.

Председатель. — Разрешите вернуть вашу мысль к вопросу о группировке внутри совета министров. Если же — в виду, быть может, непостоянства этой группировки — вы затруднитесь установлением личного состава отдельных групп, то позвольте предложить вам более частный вопрос: ну, скажем, каковы были отношения Штюрмера с министром А. Н. Хвостовым за то краткое время, что вы видели их в составе совета министров обоих вместе?

Покровский. — Видите ли, это было очень короткое время, когда А. Н. Хвостов был в министерстве, и я был. Но у меня было такое впечатление, что отношения их были не из лучших. Мне кажется, что Штюрмер… ну, скажем, опасался, как бы Хвостов не сел на его место. Таково было мое впечатление. И когда Хвостов был уволен, то Штюрмер был, повидимому, очень этим доволен и признавал, что это успех с его стороны. Во всяком случае, он сваливал на него, — может быть, и основательно, — некоторые меры, которые, казалось, могли исходить от него, хотя причастность свою к этим мерам он и отрицал. В качестве примера такого рода, — правда, единственного, — я могу назвать заинтересовавшую всех историю отпуска пяти миллионов на неизвестные надобности. Вопрос об этих пяти миллионах рассматривался как раз в первом заседании совета министров, на которое я попал.

Председатель. — Пожалуйста, Николай Николаевич, остановитесь на этом факте несколько подробнее.

Покровский. — Хорошо, я расскажу все, что помню. Но если что исчезло из моей памяти…

Председатель. — Сначала рассмотрим отношения Штюрмера к Хвостову.

Покровский. — Насколько мне помнится, когда последовало высочайшее повеление об отпуске этих пяти миллионов, то на другой или, может быть, на третий день Штюрмер сказал мне, что, собственно, инициатором этой меры является не он, что она была придумана Хвостовым — в целях, так сказать, воздействия на прессу: предполагалось купить один большой орган печати и действовать в этом направлении. Штюрмер говорил, что мера эта, так сказать, перешла к нему по наследству; просил меня даже, когда она была утверждена, чтобы расходование этих сумм производилось не иначе, как при участии государственного контроля. Был и указ такой по высочайшему повелению написан. Он собственно мною был составлен, — чтобы хоть в этом порядке подвергнуть эту сумму известному контролю… Штюрмер просил меня выступить с объяснениями по этому поводу в Государственной Думе, сказать, что это будет подлежать государственному контролю. Я постепенно уклонился, не выступил по этому делу в Государственной Думе. К благополучию, дело это кончилось ничем: ни один рубль из этих пяти миллионов не был израсходован, а затем состоялось постановление о возвращении этой суммы в рессурсы казны.

Председатель. — Николай Николаевич, мы рассматривали этот эпизод с точки зрения характеристики отношений Штюрмера с Хвостовым.

Покровский. — Штюрмер сказал мне: «Это не мое изобретение, это Хвостов выдумал эту меру. Вот с какими целями, — с целями воздействия на прессу». Из этого я заключаю, что, должно быть, отношения их были неважные. Ведь Штюрмер не имел основания быть со мною особенно откровенным, никакой надобности в этом не было, — к чему такие вещи говорить? Следовательно, если он говорил так, — нужно заключить, что отношения их были не из лучших. Так мне думается. Вот только по этому примеру я и сужу, других данных у меня нет.