Падение царского режима. Том 5
Шрифт:
Председатель. — Что не телеграфировать?
Иванов. — Я не знал этого документально, обдумал и решил с войсками не входить, пока не выяснится. Здесь я узнал, что в войсках колебание. Это было 28-го. Тогда я решил не вводить войска и говорю: «Ваше величество, я решил войска не вводить, потому что, если ввести войска, произойдет междоусобица и кровопролитие».
Председатель. — Это когда вы сказали?
Иванов. — Это второй раз утром.
Председатель. — Утром, значит, в ночь с 27 на 28?
Иванов. — Да. Это в показании у меня написано. Сказал, что будет кровопролитие, будет междоусобица. Тогда он сказал: «Да, конечно», так что было одобрено, но в какой форме, не могу сказать наверное: кажется, он сказал: «Да, конечно». Это я за основу положил. Если бы я не доложил, я бы все равно решил не вводить, и вот по каким причинам: объявлено осадное положение. События, следовательно, идут скоро. Пока я приеду, пройдут сутки слишком. Я приеду с одним батальоном, так как войска с двинского фронта не приедут (это мое внутреннее соображение было). Если войска верны, то можно (я буду прямо говорить) десятки тысяч уложить. Я буду так поступать, а в это время государь объявит об ответственном министерстве. Затем если войска не верны, то (извините за выражение) лезть будет глупо. Тем более, что я уж видел по батальону, и не знал, какие войска. А знал, что многие части себя уже в октябре и ноябре показали, после известных боев прошлого года, когда в силу многих причин на них нельзя было рассчитывать. Затем я попрощался и ушел. Утром переговорил по аппарату с ген. Хабаловым. Ответ его существует. Относительно продовольствия я немножко успокоился.
Председатель.— Почему в Царское Село?
Иванов. — Решил там высадиться, чтобы быть вблизи Петрограда, чтобы не итти походом несколько дней, на случай событий. Отсюда можно было снестись в любой момент, если потребуется. Я телеграфировал коменданту. Потом была еще другая телеграмма коменданту Царского Села, чтобы квартиру отвести в районе Царского.
Председатель. — Вы телеграфировали?
Иванов. — Да. Все знали, что я в Петроград иду. Те, кто принимал меры, совершенно напрасно это делали, только тревогу в рабочих подняли.
Председатель. — Пожалуйста, продолжайте.
Иванов. — Вот я и выехал. В Витебск я прибыл своевременно, в 6 или в 7 часов вечера и лег спать. В 6 часов или 7 часов утра проснулся. Оказывается, находимся на станции Дно. Это я писал в показании. Вместо пятисот верст, проехал только двести. Чем это объяснить? Меня это очень удивило. Оказывается, новое расписание, движение затруднено. Я, так сказать, не имел возможности, да и не было надобности, разбираться, почему и как. На станции Дно ко мне приходит комендант и докладывает, что в поездах, вышедших из Петрограда накануне, следовательно, 28-го числа, едет масса солдат, как в военной, так и в штатской форме, солдаты насильно отбирают у офицеров оружие, производят насилие в вагонах и на станциях, поехал начальник жандармского управления, но сделать ничего не может и тоже просит содействия. Здесь, на этой станции, или на одной из следующих получил телеграмму от полковника Лебедева, заведывавшего передвижением войск. Тот уже прямо просит моего содействия. Я приказал командиру батальона, чтобы встречные поезда осматривались. Поинтересовался узнать, где государь: по моему расчету он должен быть в Царском. На это мне отвечают, что он в Бологом. Из Бологова поезд вышел на ст. Дно в 8 ч. с минутами, значит, должен прибыть. Я решил, что значит едет почему-то. Я не знал маршрута государя. Он поехал из Орши на Смоленск, Вязьму, Лихославль. Впоследствии я узнал, что доехали до М. Вишеры. Я удивился и тем более позаботился о том, чтобы на встречных поездах не было безобразий. Первый встречный поезд был скорый. Тут я впервые увидел всю картину. Это было то же, что и теперь, только не было сидящих на вагонах. Попробовал послать офицера, опросить, нет ли нижних чинов? Оказывается — забито. Я хотел сам пройти. Вошел в одно отделение, в другое, не могу толкнуться. Кроме сидящих 6–8 человек, остальное все забито солдатами. Очевидно, пассажиры сверхштатные, прямо безбилетные. Но я, конечно, не воевал. И наконец, в этом или в следующем поезде, указали мне трех или четырех солдат, которые отбирали оружие. Я не помню, какой следующий поезд прошел мимо и, наконец, почтовый. Когда мы пришли на станцию, он, кажется, стоял. С нашей стороны, с западной, в нем едва ли не половина, а быть может и больше стекол было выбито. На площадке вагона III класса давка, забито солдатьем. Из разговоров женщин и одного старичка, повидимому, чиновника заключил, что безобразия большие: масса солдат едет в штатской одежде, так как все это участвовало в грабежах магазинов. Именно масса солдат в новом платье. И засим едет в поезде много агитаторов. Проходя мимо одного вагона, обернулся — на меня наскакивает солдат, буквально в упор. Тут я не разобрался: одна шашка на нем офицерская с темляком анненским, 2 шашки в руках, винтовка за плечами. Совершенно вплотную. В левой руке шашка… Я его оттолкнул. Рука скользнула по его шашке. Я поцарапал руку и прямо оборвал окриком: «На колени!». Со мной раз случился эпизод в Кронштадте. Случилось мне попасть в толпу, когда моряки с сухопутными дрались. Я очутился между ними один. Уйти, уехать — все меня в Кронштадте знают. Человек я холостой и по воскресеньям часто садился в дрожки, а зимой в сани и ездил по городу. Что тут делать? Уехать — значит, драка будет. Тут я их выругал основательно — не подействовало. Наконец, моментально пришло в голову: «На колени!» С обеих сторон толпа остановилась. Один матрос в упор, в глаза, нервы не выдержали, начал моргать, слезы. И все успокоилось. Я повернул в одну сторону моряков, в другую пехотинцев. Тут мне и вспомнился этот момент. Руку ему на правое плечо: «На колени!». В это время, я не знаю, что он подумал, я его левой рукой схватил, а он вдруг, случайно это или нет, куснул меня. Сейчас же его убрали, и он успокоился. Я думаю — что тут делать? Сказать что он на меня наскочил и оскорбил действием, — полевой суд, через два часа расстреляют. У меня тогда такое настроение было: в этот момент расстрелять — только масла в огонь подлить. Тут был мой адъютант, и я ему велел его арестовать.
Председатель. — Что же этот человек стал на колени?
Иванов. — Стал. Это магически действует. Чиновник старичок несколько раз мимо ходил, наконец, высмотрел, что около меня никого нет, и говорит: «Ваше превосходительство, тут с поездом едет много провокаторов», и быстро отошел. Я чем-то занимался в это время, потом остановился, хотел его переспросить, но он уже исчез. Видимо, хотел меня предупредить. Подходит поезд, 46 вагонов. Смотрю, в конце поезда стоит кучка, кидают шапку. Я этим заинтересовался, подошел. Слышу: «Свобода! Теперь все равны! Нет начальства, нет власти!». Приближаюсь, смотрю, стоит несколько человек офицеров, а кругом кучка солдат. Я говорю: «Господа, что ж вы смотрите?». Они растерялись. Я то же самое приказал: «На колени!». Они немедленно стали на колени. Впоследствии оказалось, что тут был городовой, одетый в штатское. Смолк. Я пригрозил ему: «Встань». Отошел, а солдаты начинают трунить: «Вот тебе и нет власти, вот тебе и нет начальства». Он опять. Я говорю: «Заставьте его замолчать». Они говорят: «Что же прикажете рот завязать?». Я говорю: «Завяжите рот». Из кармана вынимают красный платок. Я говорю: «Оставьте». Его в вагон отвели и арестовали. Тем и кончилось. Затем дальше, поехали мы в поезде. Тут были арестованные. Было отобрано много оружия офицерского: 75–100 экземпляров оружия было отобрано от солдат. Приехали мы около 6 часов вечера в Вырицу. Из разговоров я узнал, что министры арестованы и в Царском Селе 27 числа произошли беспорядки: войска вышли из повиновения начальникам. Все это Капустин записывал. Я решил итти в Царское Село, так как я вызвал туда начальствующих лиц. Оказалось, что пришел Тарутинский полк, высаживается на станции Александровской и еще на какой-то станции около Пулкова. Так как я должен был дать указания, то я считал себя обязанным туда поехать, поехал в Царское Село, так как узнал, что царскосельский гарнизон не в порядке. Я тотчас же велел к концу поезда прицепить второй паровоз, выяснилось, что беспорядки начались 27-го, часов с 3-х дня, и разграблены были все трактирные заведения. В этот день пришли три или четыре маршевых эскадрона из Новгородской губернии. Их встречали с корзинами, вина, яств и питей. Когда их нижние чины осматривали, у них в карманах находили по 3, по 4 бутылки вина и даже шампанское. Это еще более утвердило меня в том, что мне в Царском Селе оставаться нет цели. Что касается охраны дворца, то генерал Осипов мне сказал, что сводный гвардейский полк в порядке и несет службу. К вечеру стихло, потому ли, что все попрятались, только, действительно, мертво было в Царском Селе. В мою задачу не входила охрана дворца, и это побуждало меня уйти из Царского Села. Тут выяснилось, что послали депутатов, и дворец охраняется. Я стал делать распоряжения о вступлении в командование. Приехал ко мне полковник Гротен и говорит, что гвардейская рота ушла в Петроград. Генерал Осипов дал приказ относительно впуска и выпуска из Царского Села. Царскосельский гарнизон прибывающие части спаивал. После полудня начали появляться в Царском Селе броневые автомобили и простые автомобили с пулеметами и солдатами. Обыкновенно доезжали до вокзала и уезжали. Одни говорили, что они из Петрограда, другие говорили, что с Путиловского завода. От ген. Алексеева получилась шифрованная телеграмма такого содержания: «По частным сведениям, в Петрограде наступило успокоение», затем одна, две фразы, потом: «Есть надежда, что после переговоров депутатов (или депутации) с императором можно надеяться на восстановление порядка при сохранении монархического режима. Поэтому ничего не следовало бы предпринимать». Я эту телеграмму после прочитал.
Сенатор Иванов. — Вы ее не получили?
Иванов. — Нет, получил. Мне было послано десять телеграмм, а получил я только эту одну.
Председатель. —
Иванов. — В это время приехали от императрицы и передали, что она желает меня видеть. Я оделся и поехал. Это все у меня дословно изложено. Я тогда интересовался, где государь. Я думал, что он поедет из Бологое в Дно, и заботился, чтобы на пути не было каких-нибудь эксцессов с поездами, которые бесчинствовали. Я справился в Вырице, есть ли сведения. Мне ответили, что поезд из Дна вышел. Императрица сказала, что она послала телеграмму, и нет ответа, так что она хотела даже послать аэроплан, но погода не позволила. Тогда она хотела послать письмо, но я сказал, что, к сожалению, у меня не найдется человека. Засим она начала говорить о том, отчего такое недовольство? Я ей сказал, что недовольство это давнишнее, а с половины прошлого года оно особенно обострилось и что в настоящее время министры не только не пользуются доверием, но стали прямо нетерпимы. Ее ответ или замечание было совершенно аналогично с ответом государя. Только я не поручусь за то, что она сказала: слово: «ответственное», но буквально она сказала: «Кому же доверить составление этого» … (сказала ли «ответственного» — не помню). Я ей ответил тем же, но не назвал фамилий. Я говорю: «Ваше величество, относительно министров — есть государственные и общественные деятели. Образованные классы особенно требовательны. Был председателем совета министров Трепов, человек, которого считают крайне правым, но большинство Думы было удовлетворено, и вопрос был только в министре внутренних дел». В это время кто-то кашлянул в соседней комнате, и она вышла. Начался разговор по-английски. Я по-английски не понимаю, и не было слышно. Минуты через три, четыре она вернулась. Когда я уезжал, в Царском Селе была мертвая тишина, и только в двух местах стояли солдатские дозоры.
Председатель. — Не по вашему распоряжению?
Иванов. — Нет. Или перепились все, или напуганы были и все спрятались, но не было никакого шума. Я переговорил с помощником начальника станции, как пустить поезд. Но тут получилась шифрованная телеграмма от генерала Алексеева о прибытии. Я прочитал. Потом читал приказ о вступлении в командование петроградским военным гарнизоном. Только-что я приехал, Лодыженский подает телеграмму в сереньком конверте. Открываю. Написано: — «Царское Село, почтово-телеграфная станция». На толстой бумаге, с гербом дворцовым, и написано довольно четкой рукой буквально следующее: «Псков, час пять минут ночи. Надеюсь, прибыли благополучно. Прошу не принимать новых решений впредь до моего приезда в Царское Село. Николай». Начальник станции прибегает ко мне и говорит, что его вытребовал командир 1 гвардейского сводного стрелкового полка Ресин и говорит, что весь его батальон и тяжелый дивизион идут на станцию. Я решил уехать. Было три часа ночи, и выходило, как будто удираю; это было с 1 на 2-е марта. Я очень хорошо понимал, что если пойдет толпа, то тысячи уложишь. Я решил уходить, и все окружающие это разделяли. Приказал готовиться к отходу. Вдруг мне говорят, что с переводной стрелкой затруднения. Я потребовал начальника станции. Через несколько минут говорят, что все в порядке. Вышли. Уже в Вырице мне доложили, что через 15 минут после нашего ухода вся толпа ввалилась на вокзал. Пришел батальон с пулеметами. «Если (говорят) они перейдут на нашу сторону — побратаемся». Должен вам сказать, что когда я еще был тут, я спрашивал полковника Тилло, которого я знал по юго-западному фронту, — кто же начальство? Он мне доложил, что Хабалов арестован. Но должен быть начальник запасной бригады, что ж он-то делает? Я думал, что в Царском Селе тоже 4 батальона. Но никакого определенного ответа я не получил, и это тоже подтвердило мое сомнение. Засим он начал говорить, что всем вообще распоряжается в Петрограде Родзянко. Приехало два человека по полномочию от управления генерального штаба сообщить и ориентировать, и ориентировка вот какая: все говорят, что хозяйничает Родзянко, но фактически Гучков. Гучкова я раза четыре видел и немного знал. Я определенно сказал, что с батальоном не поеду, потому что, как я и государю доложил, это не входит в мои задачи и даже противоречит: что же бой разводить? Я приехал командовать войсками, а меня арестуют. А потом я узнал, вернувшись в ставку, что против меня и пулеметы готовили. На второй день я хотел переговорить с командирами запасных батальонов, они могли бы осветить дело, какое в войсках движение, какие мотивы, тем более, что Царское Село и Петроград, — все в одной бригаде стояли. Хотел повидать Тарутинский полк. Из разговоров я убедился, что нужно повидать. В Царском Селе я узнал, что пулеметная команда этого полка ушла с моряками в Петроград.
Председатель. — Почему вам нужно было повидать Тарутинский полк?
Иванов. — Я должен был иметь понятие о тех частях, с которыми придется иметь дело. Разговор с Тилло не произвел на меня благоприятного впечатления. Потом я вызвал по телефону Вейса, который был выбран старшим из командиров стрелковых полков. Я считал, что он командующий бригадой, и думал, что он осведомлен. Он по телефону как-то неопределенно ответил, что мой приезд нежелателен, что это вызовет взрыв, а потом оказалось, что они в этот раз ждали меня с пулеметами, и т. д. Я хотел проехать несколько станций на автомобиле и в это время получил телеграмму от Гучкова.
Председатель. — Телеграмма эта есть в деле.
Иванов. — Да, вы знаете ее содержание. Я решил поехать по железной дороге и спросил начальника движения. Оказалось, что можно проехать на станцию Владимирскую, между Гатчиной и Царским. Сделал распоряжение, и меня повезли. Проехав верст 12, я прилег отдохнуть, часа два ехал.
Сен. Иванов. — А где георгиевский батальон?
Иванов. — Все время со мной… Просыпаюсь, стоим. Что такое? Час стоим, два стоим, три. Что же дальше? А всего переезд 6 или 7 верст — четверть часа времени. Наконец, офицер приходит и сообщает: кто-то из младшей администрации сказал, что есть приказ никуда не пускать, и оказывается поставили меня в тупик.
Председатель. — На ст. Владимирской?
Иванов. — Нет, на ст. Сусанино. Я посылаю к начальнику станции и спрашиваю, почему. Говорят, мы тут поездам мешаем. Получаю телеграмму от инженера Бубликова, сначала одну телеграмму, потом другую. Первая телеграмма очень сильная, что я терроризирую железнодорожную администрацию, а с его же разрешения ехал. Правда, когда приехали на Сусанино, я каждые четверть часа спрашивал: «Отчего стоим?». А вторая телеграмма очень любезная: «Ваше превосходительство, убедительно прошу не настаивайте на дальнейшем движении по Варшавской жел. дороге, так как это может задержать императорский поезд из Пскова, и прошу вас поэтому оставить Сусанино и перейти на Вырицу». Я ушел на Вырицу и тут решил послать сообщение ген. Алексееву шифрованной телеграммой № 9. Полковник генерального штаба Тилло вызывается свезти эту телеграмму и говорит, что 20 минут ходу: «Позвольте мне ехать на паровозе». Я дал паровоз, и у нас остался один. Это было около двух часов 2 числа. И только 3 числа я получил телеграмму о том, чтобы мне возвращаться назад, а вместо меня назначен Корнилов. Тилло дал телеграмму. Я ему поручил переговорить и выяснить положение дел в Царском и в Петрограде. Второго числа я оставался в том же положении, с одним паровозом. 3-го числа, в 8 часов утра, получил телеграмму от Родзянко: возвратиться обратно в Могилев. Оказывается, остался один паровоз, и машинист заявляет, что у него недостаток нефти. Начальник станции решил дать паровоз, когда придет воинский поезд. Телеграмму 3-го числа получил от Гучкова. Ответил ему, что не могу приехать. Все обошлось благополучно. Следующая телеграмма от генерала Алексеева. Были прежде разговоры, что Гучков будет председателем совета министров, повторение того же, что в 1906 году. Вероятно, вам все это небезызвестно. С этим мы и поехали. В Царском Селе тогда же остались солдаты и офицеры сводной роты, чтобы получить вещи. Они отстали и потом догнали нас на какой-то станции и передали, что на ст. Оредеж хотят нам во время перемены паровозов какой-то бенефис устроить, на ст. Вырица должны были приехать две группы с требованием, чтобы батальон присоединился. Но тут сообщили, что они ожидали нас в Царском Селе и в Павловске и на ст. Александровской, Варшавской жел. дороги, по батальону стрелков с пулеметами ожидали нашего прихода. Из Вырицы вдруг машинист отказался итти, и в Вырице меня предупредили, что в Оредеже нас что-то ждет. Когда мы пришли в Вырицу, командир батальона просил меня пересесть в офицерский вагон. Я пересел, и когда пришли в Оредеж, там вокзал довольно далеко, я посмотрел в окно: ничего особенного, человек сто в одной кучке. Я спросил кондуктора: «Что это такое?». — «Это рабочие со стеклянного или посудного завода». Благополучно вышли. На ст. Дно, «в полночь с 3-го на 4-е, является комендант станции и говорит, что все благополучно уже с первого числа, когда первую банду разбили, так что здесь беспорядков не было. И передает: 3-го числа, когда депутаты Шульгин и Гучков выезжали в Псков, Шульгин манифест объявил, что государь отрекся от престола в пользу наследника, и регентом будет великий князь Михаил Александрович. Но хорошо, что я воздержался это объявлять войскам. Сами понимаете, что объявлять войскам…