Падение царского режима. Том 5
Шрифт:
Штюрмер. — Я не желал с ним вообще поддерживать сношений.
Председатель. — Почему не желали?
Штюрмер. — Совсем не желал, потому что никакого отношения к нему не имел.
Председатель. — Потому что считали постыдным?
Штюрмер. — Я считал, что это человек, который много себе позволяет, и надо положить этому предел.
Председатель. — Но почему же тот, которому председатель совета министров решил положить предел, не вызывается
Штюрмер. — Тогда пошли бы разговоры.
Председатель. — Что же вы делали, когда полтора часа вы там пробыли у него? Неужели вы с ним полтора часа говорили на тему о том, что не нужно говорить плохие вещи про бывшую императрицу?
Штюрмер. — Видите, никогда ни о чем я с ним другом говорить не мог, потому что поводов для разговора не было. Я в первом объяснении говорил, что он там говорил о синоде, о приходе, о своем тобольском епископе (забыл его имя) и т. д. Вот на эту тему он со мною много говорил. Это я помню. Но долго ли говорил, этого не помню. Но я имел ему сказать это.
Председатель. — Вы имели сказать ему это, а он имел сказать вам весьма многое, и вы ему позволили это весьма многое говорить в течение полутора часов?
Штюрмер. — Я не помню. Весьма многого я не хотел от него получить. Вы хотите сказать «весьма многое», что он мог дать какие-нибудь указания о том, что делается при дворе. Именно этого-то я не хотел получить от него.
Председатель. — Мне кажется, что народу и народной власти желательно знать, почему министр, назначенный председателем совета министров 20 января, вечером 21 января едет на квартиру какой-то артистки и там беседует с порочным человеком, имя которого было достаточно уже известно, по каким же данным?
Штюрмер. — Я вам говорю, что только потому, что я должен был ему сказать…
Председатель. — А затем вспомните, не видели ли вы много раз Распутина и у него на квартире?
Штюрмер. — Нет, нет.
Председатель. — И здесь, в Петропавловской крепости.
Штюрмер. — У него на квартире никогда не был.
Председатель. — Ну, а в Петропавловской крепости?
Штюрмер. — Видел, наверное, здесь один раз.
Председатель. — Не один раз, а несколько раз, значит, видели его.
Штюрмер. — Я его за обедом видел. Он был знакомый того дома, где я бывал. Я попросил бы вас выслушать такого рода заявление. Вы все ставите вопрос так (я знаю, что народ получил власть), что я, желая избегнуть ответственности, хотел скрыть какие-то документы и т. д. Если бы это было так, то мне гораздо проще было бы в печку бросить, это дело пяти минут. Я вам даю честное слово, что я решительно не знал, что делается. Я только узнал часов в восемь. Мне по телефону кто-то звонил и сказал: «Вы знаете, схватили Щегловитова, и его взяли». — «Какой вздор!» «Нет, это верно». — Вот все, что я знал. Эти последние дни я не выходил и о том, что делалось, я совершенно не знал, и думаю, что если бы нужно было, я сумел бы до утра сжечь, что лишнее, или каким-нибудь
Председатель. — Вы думали увезти это. Скажите, вы не припоминаете, что 9 февраля 1916 года бывший император присутствовал на молебне по случаю открытия Государственной Думы?
Штюрмер. — Помню, да.
Председатель. — Так вам известно, что Распутин настаивал на том, чтобы царь туда поехал, и сказал царю, чтобы он посетил Государственную Думу?
Штюрмер. — Нет, это мне совершенно неизвестно. Я не думал, чтобы это было так. Я не думал потому, что государь первый заявил об этом. Я от него услышал.
Председатель. — Вы от него, а он услышал от Распутина. А с Распутиным не говорили относительно этого?
Штюрмер. — Нет.
Председатель. — Вообще вы его в это время не видели?
Штюрмер. — Мельком. Я приехал из ставки. Вообще мы с Распутиным не виделись. Конечно, очень трудно утверждать это.
Председатель. — Нет, твердо установленным является ваше свидание с Распутиным, так что вряд ли стоит отрицать.
Штюрмер. — Я не об этом говорю, я в жизни не был у Распутина.
Председатель. — Это неважно, где вы его видели. Важно то, что председатель совета министров ищет свиданий с этим человеком.
Штюрмер. — Нет, я не искал свиданий, кроме случая, когда я должен был говорить ему, что он неприлично себя ведет.
Председатель. — Но как же? Председатель совета министров не может быть гувернером, исправляющим этого человека. Вероятно, он был неисправим. Вы заботитесь так о том, чтобы он не говорил и вообще, чтобы с его стороны никаких эксцессов не было. Каково было ваше отношение к работе Думы майского — июньского созыва 1916 года? Помните, это был момент борьбы вашей с прогрессивным блоком.
Штюрмер. — Видите, я не могу вам сказать, о каких отдельных, так сказать, эпизодах и событиях вы говорите. Но вообще отношение было такое, что я был глубоко счастлив, что первая сессия Государственной Думы закончилась без всяких недоразумений, совершенно благополучно. Что сами законодатели нашли, что время уже прервать занятия. Вот было первое отношение. Так что я считаю, что первая сессия 1916 года прошла самым желательным образом.
Председатель. — Но мы хотели бы, чтобы вы высказались по поводу Думы, собранной на сессию 1916 года 16 мая и распущенной 20 июня.
Штюрмер. — Я, знаете, не понимаю, что вы хотите сказать.
Председатель. — Каково было ваше общее отношение к работам этой Думы?
Штюрмер. — Разве я проявил что-нибудь отрицательное в этом отношении? Если вы мне укажете, я объясню.
Председатель. — Позвольте, не меня спрашивайте. Вы были председателем совета министров.
Штюрмер. — В общем всегда благожелательное. До первого ноября, но когда я был затронут, не только я… Пошло по всей России волнение… А в общем самое благожелательное.