Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.
Шрифт:
Это был, разумеется, тот самый ханабадский колхоз, где все уже были мне знакомы. Меня и принимали радостно, как своего: расстелили дастархан, принесли чай-пай. И были несколько обескуражены, что я пил один только чай.
Школа была такая, как я уже предвидел: с большими пропыленными окнами и деревянным полом. Директор, учивший детей географии, долго не приходил — все искал что-то на школьном складе. Оттуда он принес свернутую вчетверо политическую карту мира. Когда он ее разворачивал, облачко пыли поднялось к обитому фанерными квадратами потолку. Тут и там на ней были видны ровные кружочки и следы присохшего чая. От сухости воздуха карта полопалась
— Наглядное пособие! — сказал он значительно, показывая на карту.
Что-то было вызывающее сочувствие в его худой несуразной фигуре, в потертости довоенного пиджака, прикрывающего старые ханабадские штаны, в доверчиво раскрытых глазах. Он вызвал к доске лучшего ученика, и я узнал его. Это был тот самый малый, что возил на сессию женщину-депутата. По-свойски улыбаясь мне широкой ханабадской улыбкой, малый бойко рассказывал о достижениях трудящихся в хлопководстве, шелководстве, овцеводстве, верблюдоводстве и прочих отраслях. — При этом он совершенно точно показывал на карте обведенные чернилами просторы Ханабада. Потом директор объяснял новый материал, вычитывая его из лежащего перед ним учебника. Рассказывая о Балтийском море, он упорно водил указкой где-то между Италией и Грецией. Я отвернулся к окну…
Потом я смотрел личные дела учителей. У директора была справка с большой райисполкомовской печатью, удостоверяющая, что заменяет собой утерянный диплом. Район, где она была выдана, находился на другом конце великой ханабадской равнины. Точно такие же справки были еще у двух учителей. Не в силах больше видеть чистый, доверчивый взгляд директора, я опять попил чай и уехал, ни о чем больше не расспрашивая…
И в другой школе сидел я уже на уроке арифметики, и директор все никак не мог превратить одну пятую часть простой дроби в десятичную. У него тоже была справка с той же исполкомовской печатью. Внизу стояла уже знакомая мне четкая подпись: «секретарь Илия Жуков».
В третьей школе директор оказался ботаником, но справка об образовании у него и у четырех учителей была та же. Илия Жуков начал казаться мне волшебником, могущим взглядом останавливать течение рек, напускать глад и мор, или, наоборот, осчастливливать племена и народы. Поэтому с некоторым даже волнением подъезжал я через несколько дней к тому Ханабаду, где было его местообитание.
— Жуков? — переспросил меня в райисполкоме суровый человек в белой фуражке и брезентовых сапогах.
— Так это, верно, Илья Захарович. Только он давно уже
тут не работает.
— Как его найти?
— А вон там, в чайхане. Где же ему еще быть!..
Перейдя поросшую редкой, притоптанной колючкой площадь, я зашел в древнюю ханабадскую чайхану с резными деревянными подпорками, где в полумраке сидели старики. Они пили зеленый чай и вели свои негромкие разговоры, время от времени выплескивая опитки на подметенный травяным веником глиняный пол. В глубине возвышался на табурете пятиведерный самовар с двуглавым орлом и медалями. А у единственного окна с выставленной, по теплому времени, рамой стояли три или четыре столика. За одним сидел квадратный, с необыкновенно широкими плечами человек в выцветшей майке, под которой виделась на груди синяя русалка. Брюки у него выше колен были завернуты и пришпилены английскими булавками, а рядом со стулом стояла самодельная тележечка на подшипниках. Я знал все это. Сотни тысяч и миллионы их ковыляли и ездили так целых пять или шесть лет после войны. Были
Он посмотрел на меня пронзительным бешено-радостным взглядом, будто знал, зачем я приехал.
— Садись! — и налил мне служебную порцию из стоящей перед ним бутылки. Я тоже ничего не говорил, мы с ним звякнулись и выпили, захрустев луковицей. Мне все здесь было понятно. Я знал уже, что денег он не брал за свою подпись и печать, одно угощение- триста граммов и закуску, никогда ничего больше.
— Советскому человеку следует верить, — сказал он — Коли говорит, что утерял документ, значит, правда!
И опять бешеное веселье в светло-голубых глазах.
О святая ханабадская простота, которая то ли хуже воровства, то ли сродни гениальности!..
На этот мой материал даже и опровержений ниоткуда не поступало. Лишь товарищ Атабаев мимолетно заметил, что нужно передовой опыт в школах пропагандировать, а не копаться в грязном белье. Так сказала мне Шаганэ В обкоме партии смотрели на меня со спокойной доброжелательностью, даже с неким сочувствием. Так смотрят на неразумное дитя, которое топает по лужам, обрызгивая прохожих.
Я полетел в министерство просвещения. Заместитель министра, представительный мужчина с твердым подбородком, не стал уходить от сущности дела.
— Мы посоветовались, где надо. В середине учебного года поднимать вопрос, обезглавливать школы не разумно. К тому же у товарищей опыт руководства, заслуги…
— А как с Пилмахмудом? — спросил я.
Он посуровел лицом, словно некая форточка закрылась в глухой стене. Мы оба молчали. Это длилось невыносимо долго. Потом я пожал его неожиданно очень мягкую руку и вышел в коридор, на улицу. Там ходили люди, сигналили автомобили, прыгали воробьи…
Второй секретарь ЦК Компартии республики товарищ Тарасенков всей своей громадной фигурой легко вышел из-за стола, с чувством потряс мне руку:
— Так он же сын рыбака!
— Кто? — не понял я.
— Товарищ Балтабаев. Пилмахмуд ваш. Правильно вы его пропесочили. Мы уже предупредили его, чтобы вел себя скромнее…
И вдруг я ощутил, как из неведомых глубин прилила к лицу горячая волна, залила щеки, голову.
— Так он же вор, подлец. Подушечки у детей крадет, у сирот…
— Какие подушечки? — спросил озадаченно товарищ Тарасенков.
— Конфеты дешевые такие, с повидлом в середине. Это все равно, что у слепого нищего из шапки мелочь украсть, еще хуже!..
— Вот мы и предупредили его, чтобы не допускал нескромности. А тебе советую… — Он по-свойски, по-товарищески чуть снизил тон, даже руку положил на стол близко к моей руке. — Как коммунист коммунисту. Не следует рубить сплеча. Да, ошибся человек, с кем не бывает. Но вот говорил я тебе. Он из трудовой семьи, сын рыбака. И для просвещения сделал немало, заслуженный работник школы, два ордена имеет…