Падение Иерусалима
Шрифт:
— Люций утверждает, что она само совершенство, — заметил один из них, как бы соглашаясь с тем, что его суждение окончательное и не может быть оспорено.
— Да, — продолжал скептически настроенный Люций, — взять хотя одно достоинство, на которое часто не обращают внимания. Посмотрите, какая свежая и упругая у неё кожа. Когда я на неё нажимаю, — он подтвердил свои слова соответствующим действием, — моя рука почти не оставляет никакого следа.
— Зато моя рука оставляет, — произнёс грубоватый голос совсем рядом, — и в следующий миг надушенный судья женской красоты получил от Галла удар локтем между глаз, в самую переносицу. С такой силой и ловкостью был нанесён
— Расступитесь, друзья, расступитесь, — решительно потребовал Галл. — Мне велено привести эту госпожу к цезарям, проследив, чтобы ни один человек не посмел дотронуться до неё пальцем. Расступитесь же, прошу вас. А если этот скулящий щенок захочет удовлетворения, он знает, где найти Галла. Если ему надо сделать кровопускание, пусть приходит; предупреждаю только, что мой меч оставляет куда более глубокие меты, чем мой локоть.
Все с шутками и извинениями отошли. Мало кто из них не знал, что хромой старый Галл — один из самых неукротимых и опасных бойцов во всём его легионе. Поговаривали, будто он убил в поединках восемнадцать человек, а в молодости даже сразился со знаменитейшим гладиатором того времени, просто так, для забавы, либо потому, что побился об заклад, что победит его. И он действительно его победил, но не убил, а даровал жизнь. Они прошли через длинные, охраняемые солдатами залы и вступили в широкий проход, занавешенный великолепными шторами; здесь их окликнул начальник караула и спросил, какое у них дело. Галл объяснил; тот нырнул за шторы и тут же вернулся обратно, показав знаком, чтобы они следовали за ним. Они прошли через коридор, уставленный бюстами покойных императоров и их супруг, и оказались в круглом мраморном покое, прохладном и освещённом сверху, с потолка. В этой комнате находились три человека: Веспасиан, которого они узнали по спокойному, волевому лицу и седым волосам; Тит, его сын, «любимец всего человечества», худощавый, подвижной и утончённый, с не лишёнными доброты глазами, с саркастической улыбкой, затаённой в уголках рта; и — уже описанный в этой книге — его брат Домициан, на полголовы выше остальных и в более пышном одеянии. Перед тремя августейшими особами стоял церемониймейстер в тёмной мантии; он показывал им наброски отдельных частей триумфальной процессии и тут же, по ходу дела, учитывал высказываемые ими пожелания.
Присутствовали также казначей, несколько военачальников и два-три близких друга Тита.
При их появлении Веспасиан сразу же обратил на них взгляд.
— Приветствую тебя, достойный Галл, — произнёс он искренним, дружеским тоном человека, едва ли не всю жизнь свою проведшего в солдатских лагерях, — приветствую и твою жену Юлию. Так вот она, Жемчужина, о которой мы столько наслышались. Я не считаю себя знатоком женской красоты, но всё же могу сказать, что эта еврейская пленница вполне оправдывает своё прозвище. Узнаешь ли ты её, Тит?
— По правде сказать, нет, отец. Я видел её на руках у Галла; она была такая маленькая и вся закопчённая — ни дать ни взять кукла, вытащенная из пожара. Спору нет, она очень хороша собой и достойна лучшего места в процессии. И цену за неё надо назначить соответственную, тем более что вместе с ней будет продаваться её ожерелье и — запиши это, писец, — богатые владения в Тире и других местах. Эти владения, как особую милость, ей будет позволено унаследовать от её деда, старого рабби Бенони, члена синедриона, погибшего в огне.
Веспасиан вздёрнул брови.
— Каким образом рабыня может стать наследницей Бенони? — спросил он.
— Не знаю, — усмехнулся Тит. — Может быть, на твой вопрос ответит Домициан. Он ведь изучал юриспруденцию, так он, во всяком случае, утверждает. Но такова моя воля.
— Раб, — принял его вызов Домициан, — не обладает никакими правами, в том числе и правом собственности, но цезарь, Покоритель Востока, — тут он ухмыльнулся, — может объявить, что такие-то земли и такое-то имущество отойдут вместе с рабыней к её покупателю. Как я понимаю, цезарь Веспасиан, мой отец, именно так и хочет поступить цезарь Тит, мой брат, в этом конкретном случае.
— Да, — спокойно произнёс Тит, хотя лицо его вспыхнуло, — именно так я и намереваюсь поступить, Домициан. Стало быть, моего повеления достаточно?
— О, Покоритель Востока, — ответил Домициан. — Разрушитель горной твердыни, называвшейся Иерусалимом, куда более неприступной, чем Троя с её высокими башнями, истребитель великого множества заблудших фанатиков, твоего повеления вполне достаточно в любом деле. И всё же я прошу у тебя дара, о цезарь. Будь столь же великодушен, сколь ты велик. — И со скрытой усмешкой в глазах он опустился на колено перед Титом.
— Какого же дара ты просишь у меня, брат? — спросил Тит. — Ты же знаешь, что всё, чем я владею, твоё... или же будет твоим.
— Дара, которого ты мне только что пообещал, Тит. Из всего, чем ты владеешь, — а у тебя есть многое, — я прошу только эту Жемчужину, которая мне понравилась. Только девушку — и ничего больше: её имение в Тире ты можешь оставить себе.
Веспасиан поднял глаза, но, прежде чем он успел открыть уста, Тит уже ответил:
— Я же сказал, Домициан, «всё, чем я владею». Но этой девушкой я не владею, потому мои слова к ней не относятся. Я уже объявил, что вся выручка от продажи рабов будет разделена поровну между ранеными солдатами и римскими бедняками. Поэтому она составляет их собственность. Я не могу их ограбить.
— Какой благородный человек! Даже в угоду своему брату не хочет снять с продажи одну-единственную рабыню из тысяч! Не удивительно, что легионы так его обожают, — сыронизировал Домициан.
— Если тебе нужна эта девица, — продолжал Тит, не обращая внимания на оскорбление, — торги открыты для всех — купи её. Это моё последнее слово.
Домициан вдруг вспылил, выражение напускной скромности сбежало с его лица, он выпрямился во весь рост и, оглядывая всех своими недобрыми блёклыми глазами, прокричал:
— Я обращаюсь не к тебе, Цезарь Малый, а к тебе, Цезарь Великий, не к тебе, истребитель отважного варварского племени, а к тебе, завоеватель Мира! Цезарь Тит провозгласил, что всё, чем он владеет, моё. Но когда я прошу подарить мне одну-единственную пленницу, отказывает. Вели же ему, чтобы он сдержал своё слово.
Военачальники и писцы подняли головы, удивлённые тем, что ничтожное, казалось бы, обстоятельство обрело вдруг большую важность. Долгое время тлевшая вражда между двумя братьями прорвалась вдруг жгучим пламенем.
Лицо Тита сразу посуровело, помрачнело — он походил теперь на статую разгневанного Юпитера.
— Прошу тебя, отец, — сказал он, — огради меня от оскорблений брата. И вели, чтобы он перестал оспаривать мою волю во всех делах, значительных и незначительных, относящихся к моей собственной компетенции. И уж если он обращается к тебе как к цезарю, вынеси своё решение как цезарь не только по поводу этого дела, но и по поводу всех других, ибо между мной и братом есть много такого, что нуждается в ясном разграничении.