Падение Иерусалима
Шрифт:
Однажды они остановились на улице, где было много дворцов, недалеко от терм Агриппы. И здесь тоже Мириам подвергли обсуждению, но она, не желая ничего слышать, смотрела по сторонам. Слева стоял беломраморный дом с благородным фасадом; Мириам обратила внимание, что его ставни закрыты и что он не увит цветочными гирляндами, и даже слегка подивилась, что бы это могло значить. Недоумевали и другие, и, когда им надоело обсуждать её внешность, один из плебеев спросил у своего соседа, чей это дом и почему он закрыт в такой торжественный день. Тот ответил, что не помнит имени владельца; это какой-то богатый вельможа, павший на Иудейской войне, а закрыт дом потому, что ещё не ясно, кто его наследник.
Её
— Она вам нравится, господин? Вы хотели бы её купить? — поинтересовался он. — В таком случае у вас будут очень высокопоставленные соперники.
— Может быть, может быть, — пожав плечами, пробормотал купец и скрылся в толпе.
И вот тогда, в первый раз за весь этот день, мужество, казалось, изменило Мириам. Сильное утомление, которое она испытывала, гнусные разговоры зрителей, их — ещё более гнусная — жестокость, безразличие, с которым они говорили о продаже человеческих существ, как будто речь шла об овцах или свиньях, страх за себя — всё это таким бременем навалилось на неё, что она почувствовала искушение упасть, словно Симон, сын Гиоры, на мостовую и лежать, распластавшись, пока её не поднимут ударами прутьев. Надежда померкла, вера ослабла. Она горестно размышляла, почему одни люди ради своего удовольствия заставляют так страдать и без того несчастных людей, и раздумывала о том, есть ли у неё хоть какая-нибудь возможность спастись.
И вдруг, точно луч, пробившийся сквозь тучи, мрак её горьких мыслей пронизало чувство радости, столь же сладостное, сколь и неожиданное. Она не знала, ни откуда возникло это чувство, ни что оно предвещает, и всё же это чувство осенило её, и казалось, что его источник где-то совсем рядом. Она обвела взглядом лица толпы: одни выражали жалость, другие — их было больше — любопытство, лица мужчин чаще всего были полны грубого восхищения, лица женщин — презрения к её несчастьям или зависти к её красоте. Ясно было, что это чувство радости исходит не от них. Она возвела глаза к Небесам, полунадеясь узреть там Ангела Божия, который по молитве епископа Кирилла оберегает её от всех бед. Но Небеса глядели на неё таким же пустым бесстыдным взглядом, каким глазели римляне: ни одного облачка не было видно на них, тем более Ангела.
Опустив глаза, она посмотрела на одно из окон мраморного дома налево от неё. Она помнила, что ещё несколько минут назад ставни этого окна были закрыты, но теперь виднелись две тяжёлые шторы из голубого расшитого шёлка. «Странно!» — подумала Мириам и исподтишка внимательно пригляделась к окну. Зрение у неё было острое, и она увидела между штор длинные коричневые пальцы. Медленно, очень медленно шторы раздвинулись, и в просвете показалось лицо — благородное лицо старой темнокожей женщины с седыми волосами. Даже издали Мириам сразу его узнала.
О Небеса! Это Нехушта, Нехушта, которую она считает погибшей или, во всяком случае, навсегда исчезнувшей. Мириам остолбенела. Уж не галлюцинация ли это, порождённая тревогой и возбуждением, которое она испытывает в этот ужасный день? Нет, конечно же, не галлюцинация, сама живая Нехушта смотрит на неё любящими глазами, вот она начертала знак креста в воздухе, символ надежды и знак приветствия, а теперь положила палец на губы, призывая её хранить тайну. Через миг шторы сомкнулись, и Нехушта скрылась так же внезапно, как и за пять секунд до того таинственно появилась.
Мириам почувствовала, что ноги у неё подкашиваются, вот-вот она упадёт, тогда как распорядители громко призывают процессию продолжать путь. Мириам и в самом деле упала бы, если бы какая-то женщина из толпы не протянула ей кубок с вином, сказав при этом:
— Выпей, Жемчужина, и твои бледные щёчки засияют ещё ярче, чем прежде.
Слова были грубоватые, но Мириам, присмотревшись, узнала женщину: то была христианка, с которой они вместе молились в катакомбах. Поэтому она не колеблясь взяла кубок и выпила. Тотчас же её силы возродились, и вместе с другими она продолжала этот мучительный и бесконечный путь.
И всё же, примерно за час до захода солнца, шествие закончилось. За день они прошли многие мили, прошли всю Священную дорогу, по обеим сторонам которой стояли бесчисленные святыни и статуи на высоких пьедесталах, и поднимались уже по крутому склону холма, увенчанного прославленным храмом Юпитера Капитолийского, когда в их ряды ворвались стражники и за свободный конец цепи, висевший на шее Симона, отволокли его в сторону.
— Куда они вас ведут? — спросила его Мириам, когда он на миг оказался рядом.
— Куда я хочу, на лобное место, — ответил он.
Цезари сошли со своих колесниц и заняли трон, поставленный для них на самом верху мраморной лестницы, около алтарей, а ниже их, ряд за рядом, на отведённых им местах выстроились все участники триумфального шествия. Наступила долгая тишина. Все чего-то ждали, но Мириам не знала, чего они ждут. Затем от Форума, вверх по оставленной среди толпы тропе, побежали какие-то люди, один из них нёс в руке что-то, завёрнутое в кусок ткани. Добежав до цезарей, он быстро развернул свёрток и высоко — так, чтобы все видели, — поднял перед ними седую голову Симона, сына Гиоры. Эта публичная казнь отважного предводителя их врагов послужила сигналом к окончанию триумфального празднества; при виде этого алого свидетельства победы затрубили трубачи, знаменосцы замахали боевыми знаками, а полмиллиона людей издали победный клич, от которого, казалось, содрогнулись небеса, ибо большинство из них были в упоении от зрелища этого жестокого возмездия.
Последовал призыв к общему молчанию, перед храмом Юпитера закололи жертвенных животных, и цезари возблагодарили богов, даровавших им великую победу.
Так завершилось триумфальное празднество в честь Веспасиана и Тита и была окончательно дописана летопись борьбы еврейского народа против железного клюва и когтей Римского орла.
Глава VIII
НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК
Если бы Мириам случайно выглянула из паланкина, когда в предутренних сумерках, в сопровождении Галла и вооружённого эскорта, её проносили мимо храма Исиды, и если бы эти сумерки вдруг рассеялись, она могла бы увидеть двоих людей, скачущих в Рим со всей быстротой, с какой их могли нести измученные кони. Но хотя у обоих была мужская посадка, под восточной одеждой одного из всадников пряталась женщина.