Падение Парижа
Шрифт:
Бретейля побаивались. Он слыл фанатиком. У него была внешность старого спортсмена: метр восемьдесят пять роста, прямая выправка, красное, раз навсегда обгоревшее лицо, седые волосы, коротко подстриженные усы. Он был военным инвалидом: на правой руке не хватало двух пальцев, и это увечье вязалось с обликом Бретейля. Говорил он сухо, отщелкивая слова: его речи напоминали приказы. Когда на трибуну парламента подымался коммунист, Бретейль уходил из зала: говорил, что не может слышать этих людей. Он не участвовал в акционерных обществах, не занимался финансовыми спекуляциями, жил скромно; рассказывали, что часть своего оклада он расходует на пропаганду. Его любимым делом было
Тесса стоял в дверях, не зная, что сказать. Бретейль встал:
– Здравствуй, Поль! Ты плохо выглядишь. Наверно, устал?
– Да. Очень… Но что ты тут делаешь? Проездом?..
– Нет, я из Парижа. Ты ведь знаешь, что Дюгар – мой питомец? Он молод, но неглуп. Надо ему помочь.
Тесса рассердился. Бретейль приехал на подмогу Дюгару. Что же, это его дело! Но бестактно приходить к Тесса, да еще жалеть, что он плохо выглядит…
– Ты прости, но я пойду. Я устал.
– Погоди, нам нужно поговорить. Только не здесь… Я зайду к тебе в номер.
Тесса прошел к себе, развязал галстук, снял ботинки и прилег на кушетку. Постучал Бретейль. Тесса сказал:
– Отложим разговор. Я очень устал. После выборов…
– Это невозможно. Я знаю, что ты устал, я отниму у тебя ровно пять минут. Необходимо принять решение. Ты сам знаешь, что у Дюгара все шансы на победу. Он должен получить на пятьсот – шестьсот голосов больше. Но я против…
– Против чего?
– Я хочу, чтобы выбрали тебя. Дюгар – толковый парень, он нам еще пригодится. Но в парламенте он будет статистом. Разве можно сравнить его с тобой? Ты – опытный политик, человек с огромным опытом, великолепный оратор, наконец у тебя имя. Для страны твое поражение будет несчастьем.
– Послушай, Луи, я тебя не понимаю. К чему эти комплименты? Разве ты не поддерживал Дюгара? А он меня каждый день смешивал с грязью.
– Зачем придавать значение словам, да еще на предвыборных собраниях? Как будто ты не расхваливал Народный фронт! Я ведь знаю, что ты думаешь о коммунистах. Еще неизвестно, кто из нас больше их любит – я или ты. Я хочу, чтобы ты прошел в палату. Пусть они думают, что ты за Народный фронт. Важен человек, а не этикетка. Тебе достаточно сказать одно слово…
– Час тому назад я заявил, что принимаю поддержку Народного фронта.
– Дело не в публичных заявлениях. Я повторяю: достаточно одного твоего слова. Я не болтун, и ты можешь мне доверять. Пойми, Поль, стране теперь не до партий. Нужно спасать нацию! Дюгар должен уступить. Конечно, призывать голосовать за тебя он не может. Достаточно, чтобы он снял кандидатуру. Две-три тысячи голосов отойдут к тебе.
– Сторонники Дюгара предпочтут Гранмезона.
– А, старый генерал?.. Я его знаю. Дурак, но порядочный человек. Я с ним завтра увижусь. Что же, и Гранмезон снимет кандидатуру. Ты пройдешь как единственный кандидат. Вот тебе символ единства, которое может спасти Францию!
Искушение было настолько сильным, что Тесса начал бессмысленно бормотать:
– Символ?.. А ты, значит, из Парижа? Там тоже жарко? Я не выношу жары…
Бретейль молчал. Тесса старался задуматься и не мог: мысли были мелкими и густыми, как плотва в воде. Он понимал одно: он снова будет депутатом! Он выпил стакан воды и вытер полотенцем лоб. Сознание постепенно возвращалось к нему. Он говорил себе: Франция в опасности. Враги караулят… А внутри измена. Я буду символом национального единства. Дело не в этикетках, а в людях! Сам того не замечая, он повторял слова то Бретейля, то Дидье. Наконец робко, как ребенок, которому обещали чудесный подарок, он пролепетал:
– Но что, собственно говоря, я должен сказать?
– Только одно – что ты согласен.
– Тогда хорошо… Я не вправе отказаться.
Бретейль крепко пожал руку Тесса.
– Я знал, что ты честный человек. А теперь отдыхай. Спокойной ночи!
На следующий день Тесса проснулся поздно. Солнце просачивалось сквозь ставни, и старые бархатные кресла цвета малахита казались маленькими лужайками. Выйдя из гостиницы, Тесса увидал свеженаклеенную афишу: «Жак Дюгар благодарит своих избирателей и, повинуясь долгу патриота, снимает кандидатуру. Да здравствует Франция!» Тесса не мог скрыть улыбки. Он даже подмигнул молодой цветочнице; поглядев на нее, он вспомнил шею Полет. Все-таки жизнь хороша! В это утро все ему нравилось: и романские церкви, и пылесосы в витрине магазина, и рыночные торговки. Он готов был всех расцеловать. Наверно, этот Дюгар – славный парень, с ним можно хорошо позавтракать, поболтать, пошутить. Жаль, что у Тесса нет поместий, он дал бы Дюгару заработать. Да и Дидье порядочный человек, старый слесарь, добродушный и усатый. Такой может починить замок… Дело не в этикетках, а в людях! Тесса останавливался возле каждой афиши. Люди обсуждали заявление Дюгара. Один шофер слез с грузовика, прочитал обращение вслух, потом сплюнул и сказал:
– Ай да шпана!
Но даже это не смогло омрачить Тесса. Он сиял. Он решил съездить в Париж на полтора дня: надо посвятить Полет целый вечер. Он зашел в кондитерскую и купил коробку конфет для Дениз. Потом он сел в маленьком кафе; заказал стакан пикона. Рядом сидел человек, несмотря на ранний час успевший опрокинуть несколько рюмок. Он кормил воробьев крошками хлеба, завернутого в газету. Он сказал Тесса:
– Приятно поговорить с птицей. А то все выборы и выборы…
Тесса машинально спросил:
– Вы за кого?
– Я? Я за себя, вот я за кого! И за птицу. А голосовать я не буду. Дудки!
Тесса рассмеялся:
– Правильно! Что будете пить? Я угощаю.
Тесса уехал в четыре часа, а в пять Бретейль направился к маркизе де Ниор. Там по вторникам собиралась знать Пуатье: разорившиеся помещики, жившие скромно, но по этикету. В их среду были допущены два фабриканта, профессор археологического института и несколько лиц духовного звания. Лакей разносил жидкий чай и крохотные сандвичи: маркиза славилась скупостью. Обычно гости сплетничали, для приличия посвящая пять минут иностранной политике или раскопкам: город славился древностями, и все местные аристократы обожали археологию. Но в тот день разговор вращался вокруг одного – перебаллотировки. Гранмезон чувствовал себя героем. Это был ворчливый, но безобидный старик с черепом новорожденного и с подагрической ногой, обутой в матерчатую туфлю. Сердясь, генерал выставлял больную ногу вперед и кричал: «Никогда!»
Бретейль, поболтав в чашке ложечкой, сказал:
– Мой друг, при создавшемся положении благороднее всего уйти.
– Никогда! Я не Дюгар… Я знаю, что пройдет Тесса, но бывают поражения, которые почетней победы.
– Не нужно горячиться. Две тысячи голосов, поданных за вас, откинут Тесса в лагерь наших врагов. А между тем это порядочный человек.
Все возмутились:
– Приятель Шотана! Вспомните дело Стависского!..
– Масон! Он в ложе «Великий Восток».
– А деньги Дессера?..