Падение Римской империи

Хизер Питер

Что из этого всего относится к «настоящему» Аттиле, вопрос спорный. Все, что мы имеем, — это, так сказать, взгляд со стороны, и ничего о его внутреннем мире. Но даже этого достаточно, чтобы понять, что мы имеем дело с незаурядной и, в известном смысле, непростой личностью, весьма заботившейся о своем «публичном имидже». Абсолютно уверенный в своем предназначении, он не нуждался во внешнем оформлении своей власти. Отказ от богатых одеяний и роскошной снеди показывал, что подобные предметы вожделений простых смертных недостойны того, кто предназначен богами к великому жребию. Это был один из секретов могущества Аттилы Гунна; «История» Приска, дополненная одним или двумя источниками, позволяет нам открыть для себя еще один или два других. Как мы могли бы ожидать, он был беспощаден, когда расправлялся с потенциальными врагами. Приск так и не поведал нам о том, что произошло с пятерыми гуннскими перебежчиками, которых послы забрали с собой в Наиссе; однако те двое, что были выданы Аттиле прежде, Мама и Атакам, охарактеризованные им как «дети королевского двора», были посажены на кол (fr. 2, р. 227). Казнь на колу, по-видимому, являлась у гуннов основным способом решения большей

части проблем. Позднее Приск стал свидетелем казни на колу пойманного лазутчика и повещения двух рабов, которые убили своих господ-гуннов во время сражения (fr. 14, р. 293). И хотя наши источники не сообщают никаких подробностей, они единодушны в том, что Аттила был так или иначе повинен в смерти своего брата Бледы.

В то же время жестокость смягчалась, когда это было возможно. Хотя сам Бледа был убит, одна из его жен сохранила собственное селение; как мы помним, она весьма радушно приняла у себя Максимина и Приска, когда тех застиг ливень с ураганом. Тот факт, что вместе с братом Аттилы не была уничтожена вся его семья, в выгодную сторону отличается, к примеру, от той участи, которая ожидала жен Стилихона и Феликса после постигшего их мужей политического краха, как мы видели в главе V. Почему такое было возможно, становится понятным, если принять во внимание матримониальную политику Аттилы. Он взял себе много жен, причем некоторых из них, вне всяких сомнений, по политическим мотивам, используя брачные союзы, чтобы снискать себе поддержку со стороны влиятельных лиц «второго плана» из числа гуннов. По-видимому, Бледа поступил аналогичным образом, так что, похоже, королевские жены обладали могущественными родственниками, с которыми, даже если один из королей погибал, разумнее было не враждовать. Из рассказа Приска также видно, что Аттила не забывал воздавать почести своим главным сторонникам. Церемониальное провозглашение здравиц, с которого он начинал свои обычные трапезы, не только устанавливало иерархию, но и воздавало каждому по заслугам. Приск стал свидетелем характерной сцены, когда он во время исполнения посольской миссии явился во дворец. Жена Онегесия, главного помощника Аттилы, вышла тому навстречу, «неся еду и… вино (это очень высокая честь у скифов), поприветствовала его и предложила отведать того, что она принесла как знак дружбы. Желая доставить удовольствие жене своего близкого друга, Аттила ел, сидя на коне». Хорошие отношения с главными сторонниками, несомненно, требовали немало подобных тонкостей в поведении. (Аттила также мог вести себя с очевидным безрассудством, однако зачастую это случалось тогда, когда он хотел любым путем найти повод для ссоры.) Если смотреть на дело с материальной точки зрения, высокое родство также обеспечивало регулярное получение доли в военной добыче ^{339} .

Все вышеизложенное едва ли глубоко раскрывает перед нами внутренний мир Аттилы, зато позволяет хотя бы отчасти проникнуть в тайну его успеха: это абсолютная уверенность в себе и та харизма, которая зачастую ею обусловлена; беспощадность, когда она была необходима, и вместе с тем способность к милосердию, соединенная с расчетливостью; наконец, подчеркнуто милостивое отношение к тем из своих подданных, в чьей преданности он особенно нуждался. Характер власти, которой обладал Аттила над своим ближайшим окружением, прекрасно прослеживается по результатам посольства Приска. С одной стороны, миссия закончилась полным провалом. Историк предлагает нашему вниманию изумительный портрет Аттилы, кочующего по Среднедунайской равнине, немало очерков, посвященных функционированию управленческого аппарата его империи, и рассказ о той «битве», которую пришлось выдержать ради того, чтобы только попасть к гуннскому двору. Затем закон драматического жанра требует словесного поединка, в ходе которого Максимину и Приску каким-то образом удается расположить к себе Аттилу и вернуться домой героями. Действительность была более прозаичной. Добившись с таким огромным трудом личной аудиенции, в дальнейшем Максимин и Приск были вынуждены скучать в ожидании, пока Аттила даст ответ на письма императора, и единственным их достижением оказалось освобождение за 500 солидов одной знатной римской женщины, Силлы, вместе с ее детьми, которых освободили в качестве жеста доброй воли. Затем послы были выдворены в сопровождении еще одного представителя ближайшего окружения Аттилы, Бериха, который поначалу был настроен достаточно дружелюбно, однако в дороге, опять же по непонятной причине, выказал послам свою враждебность, забрав обратно коня, которого сам им дал, и отказавшись ехать рядом, а также вкушать пищу вместе с ними. Таким образом, это посольство не привело ни к миру, ни к войне, и какой-никакой вклад, который Приск и Максимин могли внести в развитие отношений между римлянами и гуннами, оказался пустым звуком.

Впрочем, эта миссия получила другую, более драматичную развязку, хотя она и не коснулась непосредственно Приска. Пока Максимин и Приск с трудом тащились в компании ворчливого гунна через Балканы, по дороге их нагнал переводчик Вигила, спешивший в обратном направлении, на север, будто бы с целью передать ответ императора по вопросу о перебежчиках. Но как только Вигила достиг резиденции гуннского властителя, на него набросились люди Аттилы, которые обнаружили в его багаже огромную сумму в 50 фунтов золота. Вигила начал возмущаться, утверждая, что эти деньги были предназначены для выкупа пленников, а также для приобретения свежих вьючных животных, однако, как мы помним, Аттила распорядился, чтобы римские послы не покупали ничего, кроме провизии, пока не будут окончательно согласованы условия мирного договора, тогда как на 50 фунтов золота можно было купить столько хлеба, что его хватило бы для содержания небольшой армии. Когда же Аттила пригрозил казнить сына Вигилы, который сопровождал в поездке своего отца, переводчик сдался. Дело объяснилось следующим образом. Еще раньше в Константинополе, когда посольство Максимина и Приска только готовилось, тогдашний «серый кардинал», евнух Хрисафий, договорился с послом Эдеконом

об устранении Аттилы, и деньги предназначались Эдекону в качестве награды. Подлинная задача Приска и Максимина, хотя они об этом не знали, заключалась в обеспечении дипломатического прикрытия, за которым мастера грязных дел намеревались осуществить свой план.

В реальности ситуация оказалась если не слишком опасной, то в гораздо большей степени запутанной. Как только Эдекон, завершив свой первый вояж, переправился через Дунай, он все рассказал Аттиле. Описывая эту историю задним числом, Приск мог видеть, что существование заговора объясняло все те странные эпизоды, которые он и Максимин отмечали во время их путешествия. Именно по этой причине Орест, второй гуннский посол, в тот раз не удостоился приглашения на обед в Константинополе вместе с Эдеконом: это был тот самый момент, когда заговор еще только возник. Кроме того, существование заговора объясняло, откуда гунны могли узнать об официальной цели посольства. Эдекон, будучи посвящен также и в это, передал Аттиле подробности. Отсюда опять-таки и разговор с глазу на глаз между Вигилой и Эдеконом; разговор, которому Вигила пытался дать такое объяснение, какое Приск даже тогда счел неубедительным, — враждебность Аттилы по отношению к Вигиле и, кроме всего прочего, странное распоряжение, воспрещавшее римлянам покупать что-либо за исключением продовольствия. Это была западня для Вигилы, который попался с поличным, когда в следующий раз приехал с золотом. Заговор Хрисафия тщательно готовился, однако был обречен на провал с самого начала: влияние Аттилы на Эдекона, несомненно, замешанное на страхе и восхищении, оказалось слишком сильным, чтобы он смог сделать что-либо во вред своему господину.

Если принять во внимание уровень интриги, рассказ Приска на удивление прозаичен и сух. Аттила мог в любой момент посадить их всех на кол, поскольку римляне сами нарушили все обычные правила неприкосновенности дипломатов во время исполнения ими посольских миссий. К счастью для них, Аттила оказался на редкость расчетлив. Как нечто большее, чем удовольствие лицезреть их всех повешенными, он увидел в этом заговоре еще один способ укрепить свое психологическое превосходство над восточноримскими властями. Вигиле дозволили выкупить своего сына, взяв с него еще 50 фунтов золота, а в Константинополь были направлены два гуннских посла, вновь Орест и Эсла: «[Аттила] приказал Оресту предстать перед императором [Феодосием II], повесив себе на шею ту самую вьючную суму, в которой Вигила вез золото, предназначенное для Эдекона. Оресту следовало предъявить императору и евнуху [Хрисафию] эту суму и спросить их, узнают ли они ее. Эсла должен был прямо заявить, что Феодосий — сын благородного отца и Аттила тоже знатного происхождения… Однако если Аттила сохранил благородство, то Феодосий его утратил и является рабом Аттилы, обязанным платить дань. Таким образом, он поступает нехорошо, действуя тайными кознями, подобно негодному рабу, против того, кто лучше его, кого судьба сделала его господином» (Prisc., fr. 15. 2, p. 297).

Что это был за момент! Императорский двор собрался в полном составе, придворные стояли в пышных одеяниях, точно демонстрируя порядок старшинства — живой образ божественной милости, обусловившей верховенство Римской империи, — когда в шаге от них два варварских посла разыгрывали свой спектакль. Свидетельство Приска о реакции восточноримских властей не сохранилось, однако ничто не может лучше свидетельствовать о той уверенности, с которой Аттила перемещался по своим владениям, чем это публичное унижение правителя Восточной Римской империи.

Империя множества оттенков

Впрочем, созданное Аттилой европейское царство террора представляло собой нечто несоизмеримо большее, нежели его личная харизма и бьющие точно в цель демонстрации могущества. Подобные проявления силы были как результатом, так и причиной тех двух трансформаций, которые на протяжении жизни всего лишь одного поколения превратили гуннов из верных союзников Констанция и Аэция в завоевателей мирового господства. Рассказ Приска безошибочно указывает нам на предпосылки этих перемен, без которых взлет Аттилы как завоевателя не мог бы состояться.

Как мы видели, Приск не был первым восточноримским историком и по совместительству дипломатом, посетившим владения гуннов. В 411–412 гг. Олимпиодор вышел в море вместе со своим попугаем, мужественно перенес сильные бури по пути в Константинополь, затем, плывя вдоль берега, добрался до Афин, а оттуда направился по Адриатическому морю в Аквилею на его северном побережье. К сожалению, сохранился лишь краткий очерк, посвященный этой миссии, однако он содержит в себе один интереснейший отрывок:

«Олимпиодор рассказывает о Донате, о гуннах и о врожденном искусстве, с которым их предводители стреляли из лука. Историк описывает, как он был направлен послом к ним и к Донату, а также… повествует, как Донат был коварно обманут клятвой и преступно умерщвлен, как Харатон, первый из их королей, распалился гневом за это убийство и как императорские дары смягчили и успокоили его» (Olympiod., fr. 19).

Фрагмент не вполне понятен; не в последнюю очередь проблема заключается в том, кто такие Донат (мнения разделились по вопросу о том, был л и он гунном или нет) и его убийцы. Некоторые исследователи полагают, что прибытие миссии Олимпиодора не только было непосредственно связано с убийством Доната, но и являлось частью более ранней и более успешной реализации заговора вроде того, в который оказался втянут Приск ^{340} . Однако ключевой момент состоит в том, что в 411–412 гг. гуннское сообщество управлялось несколькими «королями» (сколько их было, точно неизвестно), и эти «короли» осуществляли свою власть в соответствии с той иерархией, которая явно выделяла Харатона как старшего. Это положение вещей живо напоминает иерархию, существовавшую в другом кочевом объединении — у акациров, чья судьба обратила на себя внимание Приска в бытность его послом. Когда римляне прибыли в ставку Аттилы, Онегесий вместе со старшим сыном Аттилы отправился приводить к покорности эту общность. Возможность реализации поставленной цели проявилась в курьезной ситуации, о чем пишет Приск: