Падение Римской империи

Хизер Питер

«У акациров было много предводителей отдельных племен и родов, которым император Феодосий послал дары, чтобы они единодушно отвергли союз с Аттилой и жили в мире с римлянами. Посланец, которому были вручены эти дары, распределил их между «королями» не по достоинству, в результате чего Куридах, старший по положению, получив дары второго разряда, счел себя оскорбленным и лишенным причитавшейся ему награды. Он обратился к Аттиле за помощью против остальных «королей» своего племенного объединения».

Если оставить за скобками удовольствие вообразить себе донесение римского посла, ухитрившегося подобным образом провалить порученное ему дело ^{341} , этот отрывок дает нам некоторое представление о той политической модели, которая существовала у гуннов в начале 410-х гг. ^{342} .

Более разительный контраст с ситуацией, сложившейся во времена Аттилы (успело смениться не более одного поколения), едва ли можно себе представить. Приск провел много времени при гуннском дворе и посвятил немало слов его структуре и образу жизни. Как мы видели, существовало ближнее окружение из влиятельных людей — прежде всего это Онегесий, а потом уже другие, такие как Эдекон, Скотта и Берих, —

к которым Аттила относился с большим уважением; однако ни один из них не обладал даже малой толикой королевского достоинства. В наших источниках нет ни малейшего намека на то, что у гуннов имелись и другие правители, кроме самого Аттилы. Многочисленные «короли» образца 411 г., правившие совместно, проложили путь к власти монарху в точном смысле этого слова. До нас не дошло ни одного связного рассказа о том процессе, который завершился сосредоточением всей полноты власти в одних руках. Впрочем, как можно было ожидать, все указывает на то, что это не была мирная эволюция. Финальным актом драмы стало убийство Аттилой своего брата Бледы. К тому времени число носителей власти уменьшилось всего лишь до двух представителей одного рода: это означает, что Руа (или Руга), дядя, которому наследовали братья, должен был сыграть главную роль в сокращении количества гуннских «королевских» династий.

Открытое насилие в случае с убийством Бледы, по-видимому, красноречиво свидетельствует о том, каким образом устранялись короли, становившиеся «лишними». Первый раунд переговоров между Константинополем, с одной стороны, и Аттилой и Бледой, с другой (перед тем как они напали на Виминаций в 441 г.), увенчался выдачей двух беглых членов гуннского королевского дома, Мамы и Атакама, которых немедленно посадили на кол. Они могли быть кузенами Аттилы и Бледы, поскольку у Руа было по меньшей мере два брата, однако с тем же успехом они могли происходить из тех «королевских» династий, которые прежде были ликвидированы Руа. По-видимому, в целом проблема перебежчиков, которая создавала столь сил ьную напряженность в дипломатических отношениях между гуннами и римлянами в 440-х гг., всякий раз обострялась из-за того или другого члена правившего тогда или в прежние времена «королевского» рода. Максимину и Приску пришлось выслушать имена семнадцати беглецов, которые были им зачитаны; совсем немного, так что здесь мы, очевидно, имеем дело с людьми, представлявшими собой довольно серьезную угрозу. Кроме того, возможно, кое-кто из мелких «королей» предпочитал признание чужой власти физическому уничтожению. (Когда в течение десятилетия, последовавшего за смертью Аттилы, нечто подобное происходило у готов, хотя в большинстве своем мелкие «короли» погибли в борьбе или сошли со сцены, по крайней мере один изъявил готовность быть пониженным в статусе до положения «первого среди равных» ^{343} .)

Идущая вразрез со всем тем, что нам известно об антропологии кочевников, политическая централизация — первая из тех двух трансформаций, о которых здесь пойдет речь, — в свою очередь, должна была быть связана с более масштабными переменами в гуннском обществе. Существование разделенных властных структур представляется вполне естественным для кочевых объединений, поскольку нельзя было создавать больших скоплений скота ввиду вероятности чрезмерного истощения пастбищ. В кочевом мире главная задача любой значительной политической структуры состоит в том, чтобы время от времени созывать «форумы», на которых можно договориться о правах на выпас скота, и в случае необходимости сплачивать силы для защиты этих прав от посягательств со стороны чужаков. Если иметь это в виду, существование на постоянной основе централизованной политической власти у гуннов определенно свидетельствует о том, что они более не испытывали тесной экономической зависимости от продукции своего животноводства. Приск дает нам ключ к пониманию причин этих изменений в хозяйстве. Как мы видели в IV главе, кочевникам всегда приходится налаживать экономические отношения с оседлым населением, занимающимся сельским хозяйством. В случае с гуннами, очевидно, так оно и было, и товарообмен продолжался еще и в 440-х гг. ^{344} . Однако ко времени правления Аттилы преобладающая форма контактов между кочевниками-гуннами и римским оседлым населением представляла собой не зерновые в обмен на продукты животноводства, а деньги в качестве оплаты военной помощи в том или ином виде. Подобная схема обмена уходила своими корнями в предшествующие десятилетия, когда гунны поставляли Римской империи контингенты наемников. Ульдин и его люди были первыми, кто, как мы знаем, выступил в этой роли в начале 400-х гг.; более значительные гуннские формирования, возможно, помогали Констанцию в 410-х гг. и, безусловно, воевали под знаменами Аэция в 420-х и 430-х гг.

Очень скоро военная служба за плату превратилась в вымогательство. Когда именно гунны перешли эту черту, трудно сказать, однако известно, что дядя Аттилы, Руа, ослепленный алчностью, совершил крупный набег на земли Восточной Римской империи, одновременно поставляя контингенты наемников западноримским властям. Ко времени правления Аттилы желанная помощь от варваров обернулась выплатой дани; из рассказа Приска о дипломатических отношениях между римлянами и гуннами ясно следует, что главное, чего ждали гунны от всех этих контактов, а также от своих периодических рейдов по ту сторону границы, — это деньги и еще раз деньги. Как мы уже видели, первый договор, заключенный между Аттилой и Бледой, с одной стороны, и восточноримскими властями, с другой, зафиксировал размер ежегодных выплат на уровне 700 фунтов золота, и с этой отметки запросы могли только ползти вверх. Военные действия гуннов против римлян повлекли за собой и другую, столь же одностороннюю, экономическую выгоду: это захваченная добыча, рабы и выкупные суммы вроде той, о размерах которой вели переговоры Приск и Максимин ^{345} .

Итак, к началу 440-х гг. военное давление на Римскую империю стало источником постоянно расширяющегося потока денежных средств в направлении гуннской державы. Чтобы низвергнуть иерархию ранжированных, но более или менее равноправных «королей», предводитель, намеревавшийся стать главным королем, должен был убедить подданных других «королей» признать его власть. Овладение контролем над потоком денежных средств из пределов империи явилось идеальным способом сосредоточить верховную власть в руках одного человека и одновременно

сделать ненужными старые политические структуры. Лишь благодаря контролю над новыми финансовыми поступлениями один король мог превзойти других в борьбе за власть. Уже во второй половине IV в. гунны, по-видимому, совершали набеги и терроризировали как других кочевников, так и занимавшихся земледелием германцев в Северном Причерноморье, однако подлинная централизация стала возможной лишь тогда, когда гунны в большинстве своем обосновались в непосредственной близости от границ Римской империи. Практикуя грабительские набеги и террор в отношении готов, можно было захватить некоторое количество рабов, немного серебра и какое-то количество сельскохозяйственной продукции, однако всего этого было недостаточно, чтобы обеспечить полномасштабную политическую трансформацию. Между тем реализация аналогичных задач лицом клицу с Римской империей привела к огромному притоку золота; сначала речь шла о сотнях фунтов ежегодно, затем о тысячах. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы трансформировать как экономическую, так и политическую структуры гуннского общества.

Хотя данное предположение нелегко доказать, мы можем понять эти трансформации скорее как адаптацию вне кочевого быта, нежели как полный разрыв с прошлым. Уже говорилось о том, что в обычных условиях кочевники занимаются животноводством, стараясь максимально использовать самые разные виды доступного им корма. Лошадь здесь фигурирует прежде всего в качестве дорогого животного (почти предмета роскоши), которое используют для езды, на войне, в качестве транспортного средства и объекта торговли; мясо и молоко лошади дают лишь очень незначительную отдачу в плане полезного белка, что сопоставимо с качеством и количеством потребляемого корма. Посему кочевники в целом держат относительно немного лошадей. Однако если война становится в финансовом отношении привлекательным делом, как это случилось, когда гунны вторглись в пределы Римской империи, тогда кочевники вполне могли начать разводить в растущих масштабах лошадей для войны, попутно превращаясь в особый тип военного кочевого объединения, ориентированного на ведение грабительских войн. Этот принцип никогда не смог бы реализоваться в качестве серьезной стратегической линии в степи, где потенциальные выгоды от войны были существенно меньше.

Невозможно доказать, что все произошло именно так, однако относящимся к делу фактором являются размеры района проживания гуннов в V в. — Венгерской равнины: хотя она и являлась превосходной кормовой базой, сама по себе эта равнина была гораздо меньших размеров, нежели равнины Великой Евразийской степи, которую гунны оставили позади. Площадь в 42 400 кв. км составляет менее 4 процентов пастбищ, существующих, например, в одной Монгольской республике. Поскольку кормовая база отныне была весьма ограниченна, некоторые историки задаются вопросом: не потому ли гунны эволюционировали в направлении совершенно оседлого образа жизни в V в.? Это вероятный аргумент, но не единственный. Венгерская равнина теоретически могла бы обеспечить кормом 320 тысяч лошадей, однако эту цифру следует уменьшить, имея в виду диких животных, лесные массивы и т. д.; таким образом, резонно предположить, что равнина могла прокормить приблизительно 150 тысяч лошадей. Если учесть, что каждому воину-кочевнику необходимо как минимум 10 лошадей, чтобы периодически давать им отдых и не загнать насмерть, то следует, что Венгерская равнина являла собой достаточное пространство, чтобы прокормить лошадей не более чем для 15 тысяч воинов. Я сильно сомневаюсь, что гуннов вообще когда-либо было больше, тем более что нет ни одного относящегося ко времени правления Аттилы внятного свидетельства о том, что гунны не сохранили хотя бы отчасти своего кочевого образа жизни ^{346} . Как бы там ни было, в действительности дело заключается в том, что, как только они обосновались в непосредственной близости от Римской империи, гунны усвоили себе новый и более подходящий для них образ жизни, в основе которого лежало военное давление на относительно богатую экономику Средиземноморья.

Сочинение Приска точно фиксирует и другую метаморфозу, которая сделала возможным возникновение империи Аттилы. При его дворе Максимин и Приск контактировали прежде всего с ближайшим окружением Аттилы (по своей значимости эти люди занимали второе место в империи после самого властителя), причем чаще, чем с самим Аттилой. Идентификация языковых групп, к которым относятся древние личные имена, зачастую является сомнительной, однако имена этих людей крайне любопытны. Нет никаких сомнений в том, что Онегесий и Эдекон носили германские или германизированные имена, тогда как Берих и Скотта, возможно, носили имена того же происхождения. Кроме того, Аттила («Маленький отец») и Бледа — тоже германские имена. Это вовсе не означает, что все упомянутые лица обязательно были скорее германского, нежели гуннского происхождения (хотя могли бы быть), поскольку мы знаем, что к середине V в. «готский» — вероятно, собирательный термин для нескольких родственных германских диалектов, на которых говорили в Центральной и Восточной Европе, — был одним из основных языков гуннской державы, на нем говорили и при дворе Аттилы. Поэтому, кроме полученных ими при рождении гуннских имен (в этой связи возникает вопрос: на каком языке гунны говорили изначально?), высокопоставленные фигуры в гуннской империи, по-видимому, носили еще и германские или германизированные имена ^{347} . Почему же германские языки играли столь важную роль в жизни гуннской империи?

Объяснение лежит в сфере общих закономерностей эволюции державы Аттилы. Еще в 370-х гг., когда они нападали на готов в Северном Причерноморье, гунны вынуждали те племена, которые уже были ими покорены, воевать на их стороне. Когда они впервые напали на грейтунгов, низвергнув ту лавину, которая докатилась до битвы при Адрианополе (см. гл. IV), гунны действовали в союзе с ираноязычными кочевниками-аланами. И когда бы мы ни сталкивались с ними впоследствии, мы обнаруживаем, что гуннские войска всегда сражались вместе с союзниками иного происхождения. Хотя Ульдин, как мы видели в V главе, не был завоевателем масштаба Аттилы, тем не менее, когда восточноримские войска разоружили его людей, большая часть этой массы, которую надлежало вновь расселить, оказалась германоговорящими скирами ^{348} . Похожая ситуация имела место в начале 420-х гг., когда восточноримские войска, развязав боевые действия с целью ликвидировать гуннскую власть западнее Карпатских гор, столкнулись лицом к лицу с большим количеством готов ^{349} .