Падение с небес
Шрифт:
Одним из самых популярных ораторов на таких собраниях был Фергюс Макдональд. У него в запасе всегда имелось много ораторских приемов, которыми он подогревал толпу; он всегда умел нащупать тайные страхи этих людей и вертел ими так, что они начинали вопить то ли от злости, то ли от восторга перед ним.
– Известно ли вам, что они затевают, наши хозяева? Знаете ли вы, что они собираются сделать? Сначала они раздробят вашу работу…
Страшный громовой рев потряс оконные стекла. Выдержав паузу, Фергюс убрал со лба и пригладил жидкие рыжие волосы, а затем улыбнулся слушателям горькой улыбочкой, ожидая, когда стихнет
– Профессия, которой вы обучались пять лет, будет разбита на несколько простых операций, и теперь вашу работу станут исполнять три человека без настоящей квалификации, которых быстренько, всего за год, поднатаскали исполнять лишь часть ее, а платить им будут десятую часть того, что сейчас получаете вы.
– Нет! – грянула буря криков.
– Да! – швырнул им обратно Фергюс. – Да! Да! И еще раз да! Именно это наши хозяева собираются сделать. Но это еще не все. Они собираются набрать на работу черных! Черные отберут у вас вашу работу, черные станут работать за денежки, на которые вам не прожить.
Работяги в зале уже визжали, свистели, ревели, обезумев от злости, не зная, на кого ее можно обрушить.
– А что будет с вашими детьми? Уж не собираетесь ли вы кормить их кукурузными початками, не собираются ли ваши жены ходить в набедренных повязках? Вот что будет, когда черные отберут у вас работу!
– Нет! – ревела толпа. – Нет!
– Рабочие всего мира, – кричал им Фергюс, – рабочие всего мира, соединяйтесь – и в стране белых людей оставайтесь!
Гром аплодисментов и дружный топот ног в деревянный пол длились минут десять, а Фергюс все расхаживал с гордым видом по сцене взад и вперед, сцепив руки над головой, как это делают профессиональные боксеры. Когда же наконец овации стихли, он запрокинул голову и прокричал первую строчку песни «Красное знамя».
Весь зал, как один человек, с грохотом вскочил на ноги, вытянувшись по стойке смирно, чтобы хором грянуть революционную песню.
Кому знаменосцем не хочется стать,Горячее знамя, как факел, поднять?Нет вещи священней у наших бойцов,Чем красное знамя дедов и отцов.Морозной ночью Марк с четой Макдональд шагали домой; из их ртов, словно плюмажи страусовых перьев, валили клубы пара. Хелена шла между мужчинами, пристроившись к ним своей маленькой, изящной фигуркой в черном пальто с воротником кроличьего меха и с вязаной шапочкой на голове.
Она держала обоих под руки. Внешне это выглядело вроде бы вполне естественно и не вызывало никаких предосудительных мыслей, если бы не одно обстоятельство, которое тревожило Марка: она то и дело пожимала своими пальчиками его крепкий бицепс и время от времени пританцовывала, как бы стараясь подстроиться под широкий шаг мужчин, и при этом они с Марком касались друг друга бедрами.
– Послушай, Фергюс… то, что ты говорил там, в зале, бессмысленно, – нарушил молчание Марк, когда они свернули на свою улочку. – Ведь совместить «рабочие, соединяйтесь» и «в стране белых людей оставайтесь» невозможно.
Фергюс одобрительно хмыкнул.
– А ты у нас не дурак, товарищ Марк, – пошутил он.
– Нет, я серьезно, Фергюс… Гарри Фишер совсем не так всё…
– Конечно нет, дружок. Сегодня я подбрасывал корм свиньям. Они нам нужны, они должны драться за наше дело как черти; нам предстоит много чего ломать, да и кровушки пустить придется немало.
Он остановился и взглянул на Марка поверх головы жены:
– Нам нужно пушечное мясо, дорогой, много пушечного мяса.
– Значит, все будет совсем не так?
– Нет, конечно, дорогой. Это будет новый мир, прекрасный, светлый мир. Где все люди равны, все люди счастливы, никаких хозяев – это будет государство рабочих.
Марк пытался справиться с гложущими его сомнениями.
– Фергюс, ты все время твердишь о том, что нам придется сражаться. Как ты это понимаешь? Неужели буквально? Я имею в виду, будет ли это война, настоящая война, боевые действия?
– Да, дружок, настоящая война, черт побери. Кровавая война. Как в России… Товарищ Ленин показал нам правильный путь. Нам надо каленым железом выжечь все эти отбросы, мы должны залить эту землю кровью правителей и хозяев, утопить ее в крови их прихлебателей, мелкой буржуазии, чиновников, полицейских и военщины.
– А чем… – Марк чуть было не сказал «мы», но это слово не сорвалось с его языка, он не смог взять на себя такое… обязательство. – Чем вы собираетесь воевать?
Фергюс снова хмыкнул и лукаво подмигнул Марку.
– А вот об этом пока молчок, дружище. Хотя… пора тебе уже знать несколько больше, – кивнул он. – Ладно, потерпи, завтра вечером все узнаешь.
В субботу в Доме профсоюзов проходил благотворительный базар. Женский союз собирал средства на строительство новой церкви. Там, где еще вчера обезумевшая толпа призывала к убийствам и кровавой революции, теперь стояли длинные столы с выставленным на продажу товаром, над которыми хлопотали женщины. Чего тут только не было: пирожки, пирожные, кексы, искусно, с фантазией украшенные сахарной глазурью, целые подносы со сладкими ватрушками, консервированные фрукты и варенья в банках.
Марк купил на пенни пакетик пирожных, и они с Фергюсом лакомились ими, лениво прохаживаясь по залу. Остановились перед столами, на которых громоздились кучи бывшей в употреблении одежды; Фергюс примерил темно-бордовый джемпер и после долгого размышления купил его за полкроны. Они дошли до конца зала и остановились перед сценой.
Фергюс не спеша оглядел зал, затем взял Марка за руку и повел вверх по ступенькам. Они тихонько пересекли сцену и вышли за кулисы; открыв дверь, пробрались через лабиринт маленьких кабинетиков и профсоюзных кладовых, совершенно пустых в этот субботний день.
Ключом, висящим на цепочке от часов, Фергюс открыл низенькую железную дверь, и они вошли внутрь. Фергюс снова закрыл дверь на ключ, и они стали спускаться по крутой узенькой лестнице. Здесь пахло землей и сыростью, и Марк понял, что они направляются в подвалы.
В самом низу Фергюс постучал еще в одну дверь, и сквозь дверной глазок на них уставился чей-то подозрительный глаз.
– Все в порядке, товарищ. Фергюс Макдональд, член комитета.
Загремели цепочки, и дверь отворилась. Стоящий за ней небритый человек в грубой одежде с недовольным видом пропустил их внутрь. Он выглядел угрюмым; у стены в крохотной комнатке стояли стул и стол, накрытый измятой газетой, на которой лежали остатки еды.